Не будем осуждать родителя за излишнюю суровость: каждому ведь хочется, чтобы наши дети росли умнее нас!
Дверь отдела литературы редакции газеты «Время и пламя» отворилась, и вошел очередной посетитель. Это был человек юношеского склада, стремительный в движениях, с длинноватым носом и в современных бакенбардах. Волосы у него тоже были на нынешний манер — давно не стриженные и кудрявые.
«Завивается, нет?» — подумал, гася папиросу, заведующий отделом Матвей Матвеевич.
Впрочем, улыбка вошедшего заведующему понравилась. Она была проницательная и в то же время как бы немного извиняющаяся. По сути дела, улыбка гения.
— Заходите, дорогой мой, садитесь, — сказал Матвей Матвеевич, — и доложите нам честно, что с вами стряслось?
Надо сказать, что в редакции «Время и пламя» с некоторых пор утвердился игривый тон в разговоре с посетителями. Очевидно, это была реакция на царившее здесь еще совсем недавно казенно-бюрократическое: «А вы по какому вопросу?»
— Да вот, стихи — улыбнулся вошедший.
— Это очень кстати, дорогой! — продолжал разыгрывать петрушку заведующий. — Очень и очень! О чем стихи?
— О любви.
— Отлично! Вытаскивайте свои стихи из широких штанин, как сказал Владимир Владимирович, и читайте. Вас выслушают внимательно и с интересом.
Поэт развернул рукопись и стал читать.
Заведующий отделом выслушал стихотворение до конца и не скрыл приятного удивления.
— Слушай, сказал он, — здесь что-то есть. Что-то несомненно есть. Кстати, как тебя, ну имя-отчество?
— Пушкин, — ответил посетитель. — Александр Сергеевич.
— Отлично, Саша, молодец. Не обижаешься, что я тебя так без обиняков? Я ведь старый уже газетный волк. А тебе сколько трахнуло?
— Двадцать шесть.
— О! Не участвовал в семинаре молодых?
— Нет, — сказал Пушкин.
— Жаль, покачал головой заведующий. — Такие семинары дают пользу, дают… Ну ладно, давай-ка сюда свою рукопись-ногопись.
Александр Сергеевич подал исписанный гусиным пером листок.
— У тебя и почерк! — сказал Матвей Матвеевич. — Перепечатать не мог?
— Не мог, — ответил поэт и стал теребить бакенбарду.
— Ну-с, так значит: «Я помню чудное мгновенье…» Помнишь чудное мгновенье. Мгновенье чудное… Ты убежден, Александр Сергеевич, что «чудное» — это то самое, единственное, заповедное, как сказал однажды в «Литературной газете» Евгений Шатько, слово? Чуд-но-е? Чуд? Но? Е?.. Не кажется ли тебе, что тут есть какой-то налет сентиментальности, слащавости? Что-то от «Бедной Лизы», так сказать? Не говоря уже о полной сдаче материалистических позиций нашим заклятым противникам: чудное, чудо, волшебство, мистика и всякое прочее гадание на кофейной гуще… Так, а если не чудное, то какое? Дивное? Еще хуже. Прекрасное? Совершенное? Лучшее? Эффективное? Качественное мгновение? Гм… Слушай, а вот «мгновенье» — это уж точно ни к чему. Вторичность явная!
Газетный волк закрыл глаза и запел:
«Свистят они как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения!..»
Получалось у него совсем неплохо. Композитор Микаэл Таривердиев вполне мог быть удовлетворен таким пением.
Пушкин снова улыбнулся.
— Ну вот, — сказал заведующий, — сам чувствуешь. Подумай, брат, подумай над первой строчкой. Надо что-нибудь попроще: «Я помню этот день весенний…» Или осенний? Когда у тебя дело-то было, Саша, с этой самой Керн? «Я помню этот день ненастный…» Пускай себе дождик идет. Ты, кстати, не слышал, что там на сегодня бюро погоды передавало?
— Нет, — сказал Александр Сергеевич.
— Теперь: «Передо мной явилась ты…» Все хорошо, дружище, все — о, кей! Только вот: «явилась». Ну как это тебя угораздило! Возьми любую газету: «Соревнование является…», «Посевная кампания является…», «Такие явления являются…» и так далее. Скажу тебе, брат Пушкин, у нас в редакции, как только это слово употребишь, так сразу с тебя двадцать копеек в общественную кассу за канцелярский язык. А ты — в стихе! Речи нет — искорени, вычеркни, выбрось, уничтожь! «Я помню этот день ненастный, когда тебя я увидал…» Что-то в этом роде.
Александр Сергеевич кашлянул в кулак.
— Не кашляй, Саша, — сказал Матвей Матвеевич. — Доделывай, дошлифовывай и приноси по новой. Приходи, стучись в любую дверь, спрашивай меня. С таким редактором, как я, не пропадешь.
Поэт свернул рукопись трубочкой и пошел к выходу, но у дверей обернулся и спросил:
— Ваша, простите, не Дантес фамилия?
— Нет, — ответил заведующий отделом. — Никогда! Дантес в редакции «Продуктивность и эффективность» работает.
— Спасибо, — сказал Пушкин. — Так, может быть, я уж лучше сразу к нему?
Борис Матюнин
Сотрудник кафедры философии Уральского государственного университета. Читает Гегеля и Фейербаха, а пишет юмористические рассказы. Печатался в журналах «Крокодил», «Урал» и других изданиях.
Спал я так крепко, что совершенно не слышал, как зазвенел будильник. Жена к тому же, как назло, во вторую смену работала. Проснулся я только в половине девятого. Быстро вскочил, оделся и, на ходу дожевывая бутерброд, помчался к себе в институт. Естественно, меня вызвал шеф:
— Ты почему, Курочкин, опоздал?..
— Честно говоря, проспал…
— И не стыдно, Курочкин! — В упор глядя на меня, шеф откинулся на спинку кресла. — Проспал… Для шуток у меня сегодня нет времени! Ведь наверняка транспорт подвел. Или что-нибудь в этом роде. В следующий раз, пожалуйста, не обманывай. Больше тебя не задерживаю…
После обеда наша группа отчитывалась за проделанную в текущем квартале работу. Дошла, наконец, очередь до меня. Встаю и говорю:
— Я не успел закончить расчет теплостанции.
— Это почему? — сразу спрашивает шеф.
— Да потому, что я слишком часто устраиваю длинные перекуры в коридоре. А за столом люблю ребусы решать и спорить о хоккее и футболе. Вообще замечаю, что я очень обленился за последнее время. Мне надо исправляться. Вот настоящие причины нарушения графика работы…
— Что ты, Курочкин, с самого утра чепуху мелешь! — опять рассердился шеф. — Брось, паясничать! Понимаем, что не хватило времени. С кем не бывает. Ну, может, поленился! А в основном ясно, что тяжело тебе. Ты ведь совсем недавно институт окончил. Вот и чувствуется нехватка практики. Пока будем помогать, а уж потом посмотрим, как дела пойдут…
После собрания стою в коридоре, курю. Тут подходит ко мне Наташенька, секретарша. Блондиночка, с этакими пикантными золотыми кудряшками. Предлагает после работы в кино сходить. Подруга, мол, подвала ее, не может. Подумал я. А почему бы, собственно, нет?.. Решил развеяться. Сходил. Понравилось. Вернулся вечером домой, а жена, конечно, в первую очередь интересуется:
— Где же ты был? С ходу отвечаю: