— Не зевай! Отталкивайся шестом!
Солнце скрылось за горизонтом, багровая вечерняя зорька окрасила западную часть неба. Наши плоты стоят у Усть-Конды, пустого поселка, в котором живет только сторож.
На реке плещется рыба. Все заняты рыбалкой, и даже Тамара, не умевшая посидеть ни минуты спокойно, на этот раз тоже рыбачила. Наловили полведра рыбы и сварили уху.
Сегодня последний день пути по Сосьве. День особенно жаркий. Купаемся прямо с плотов, плавая друг к другу в гости. Сосьва прощается с нами и показывает особенно красивые скалы: похожие на древние средневековые замки с крепостными стенами и башнями.
На следующий день, пробыв в путешествии по горам и рекам Северного Урала почти месяц, мы вернулись в родной город.
В лесах Коми
Мы вышли на границу, отделяющую леса Коми АССР от Вислянской дачи. Эта граница шириной в пятнадцать метров, как огромная труба, протянулась с севера на юг. По ней мы уходили в глубь леса. Нам предстояла длинная дорога, на протяжении которой нет ни одного селения.
— А если бы мы заблудились в лесу? Стали бы нас искать? — спросил меня Костя.
— Ну, конечно, за нами послали бы самолет, — ответил я.
— Кто за нами послал бы самолет? — вступил в разговор третий наш товарищ Миша.
— Кто за челюскинцами послал, тот и за нами послал бы.
— Про нас никто не знает, что мы ушли.
— Узнали бы. Здешние жители — коми узнали бы первыми и сообщили по телефону в Гайны, а оттуда по радио в Москву. Так, мол, и так, в глухих лесах Коми-округа затерялись три юных натуралиста, которые ушли изучать малоизвестное Адово озеро. И товарищ Сталин о нас узнал бы и все время по радио спрашивал бы: «Найдены ребята или нет?» А когда бы нас нашли и мы рассказали бы ему о своей работе, он нам благодарность прислал бы.
Вдруг звонкий лай Разбоя нарушил лесную тишину. Мы остановились.
— На глухаря лает, — определил я.
— Вот и мясо на ужин будет, — обрадовался Миша.
— Нечего шкуру делить, если волк еще в лесу, — пошутил Костя.
Я проверил заряды своей двухстволки и пошел на зов собаки. Разбой стоял возле большой сосны и, подняв морду, ожесточенно лаял. На одном из сучьев сидел старый черный глухарь. Он важно шагал по сучку и, поглядывая на собаку, кричал. Я прицелился и выстрелил. Глухарь, распустив крылья, полетел вниз. Не дав ему коснуться земли, Разбой схватил его за голову. Я отнял птицу у собаки и побежал к друзьям.
— Есть один, — крикнул я, выбегая на границу.
— Я говорил, что ужин будет, — запрыгал Миша.
Солнце спустилось к горизонту, когда мы подошли к реке Утьве. Эта маленькая речушка, затерявшаяся в лесах необъятного Урала, протекает по угрюмым болотистым лесам. Нельзя найти Утьву на географических картах, но на нашем плане она нанесена от истоков до устья. Вода в ней особенно черная, и поэтому трудно разглядеть дно Утьвы. От речушки веет чем-то зловещим и страшным. Летом берега ее густо зарастают пыреем, над водой склоняются ольхи, которые отражаются в воде, как в бездонной пропасти. В Утьве много хариусов, но еще больше вьюнов. Вьюны живут в заливах, заросших мхом и занесенных илом.
Мы решили заночевать на берегу реки. Отсюда до Адова озера оставалось двадцать километров по нехоженному лесу.
Берег оживился; я рубил деревья для шалаша, Миша зажег костер и чистил возле него глухаря, а Костя смастерил удилище и пошел рыбачить.
— Как у тебя дело с ужином? — окончив балаган, спросил я Мишу.
— Все в порядке. Глухариный суп закипает.
— А Разбоя накормил?
— Он сам о себе позаботился: зайца поймал.
— Вот молодчина! Ты ему еще кусочек сахара дай. А я пойду к Косте.
От реки поднимался густой, серый туман. Тихо журчала вода, да кое-где плескалась рыба. Костя сидел на бревне, переброшенном через речку. Одной рукой он держал удочку, а другой отгонял от себя комаров. Только подошел я к нему, как он вскочил на ноги и, не бросая удочки, выпрыгнул на берег. Лицо его побледнело.