Такой бедностью пахнуло на меня от слов этой песни. Невольно вспомнились решетниковские Пила и Сысойко.
В то время в последнем классе учился будущий собиратель прикамского фольклора Валентин Николаевич Серебренников, нередко подписывавшийся псевдонимом Аргентов.
За три года до моего поступления семинарию окончил П. П. Бажов, а еще раньше — публицист и математик И. М. Первушин, изобретатель радио А. С. Попов, путешественник и писатель К. Д. Носилов, общественные деятели Урала и Сибири П. И. Макушин и В. М. Флоринский и двоюродный брат последнего — врач-писатель Кокосов.
Семинария заставила меня, как и многих, потерять веру в бога. Там же я стал писать в газеты, что давало некоторый заработок, а также сам издавал рукописные сатирические альманахи «Черносотенские губернские ведомости» и «Церковные делишки» и журнал «Бурса». В последнем же классе я принял активное участие в издании ученического гектографированного журнала «Наши думы».
С чем можно сравнить появление в печати первых своих строк? С первой любовью? С первой прочитанной в жизни книгой или с другими такими же редкими моментами в жизни человека?
«Написал-то это я один, а прочитают тысячи человек; своими думами я поделился с множеством людей…» — наверняка такие мысли возникали и будут возникать у миллионов людей, которые брались и будут браться за перо в первый раз.
Учился я тогда в третьем классе[2], и на весь класс мы в складчину выписывали газету «Пермские ведомости». В ней, обычно на последней полосе, помещались корреспонденции из уездных городов и селений Пермской губернии.
Мне давно хотелось писать в газету, а о чем писать — придумать не мог. Но однажды я вспомнил рассказы своего земляка и соученика по сельской начальной школе Максима Петровича Полуесова, который тогда уже учительствовал в церковноприходской школе в селе Казаково, Буткинской волости, Шадринского уезда. Жаловался Максюша на множество трудностей в своей работе, о них-то я и решил написать в газету.
Появление своего первенца ждал я дней пять и все эти дни жадно хватался за каждый свежий номер газеты: «Ну-ка, нет ли там моего?» И вот, наконец, в номере от 8 мая 1905 года, на последней полосе в раздельчике «По Пермскому краю (от наших корреспондентов)», увидел свою заметку.
Заметка была без подписи. Корреспондирование в газеты было контрабандным делом для ученика семинарии, а для того чтобы не проведало начальство, приходилось придумывать себе псевдоним. И я подписался… чужим псевдонимом.
Был у нас семинарист Словцов, годами тремя-четырьмя старше меня. Он писал хроникерские заметки за подписью «Александр Зуев» и этой же фамилией расписывался при получении гонорара.
К 1905 году Словцова выключили из семинарии, и я решил подписать первую корреспонденцию (только для редакции, а не для печати) его псевдонимом.
Подписывался я так и дальше. Гонорар в редакции платили по субботам. Выдавал деньги бухгалтер — пожилой бородатый человек. Когда я шел за первой получкой, то в душе трусил: выдаст ли? Скажет: «А покажи-ка «вид», что ты есть действительно Александр Зуев!» Но ничего этого не потребовалось, и в следующие субботы я уже спокойно получал 90 копеек, рубль, редко два рубля.
Посчастливилось мне и в отношении результата корреспонденции. Через год, когда мы встретились на летних каникулах с Максюшей, он рассказал, что корреспонденция сотворила чудо: появилась новая школа, ее укомплектовали учебными пособиями, а сам учитель вместо восьми рублей в месяц стал получать пятнадцать. Это ли не авторская удача!
В это время я уже стал подумывать о том, как бы мне пробраться в высшую школу. Но где взять денег? У родителей нас было десятеро, а средства к жизни самые ничтожные. И вот первый же полученный гонорар породил мысль о том, чтобы за три оставшиеся года учебы скопить необходимые средства хотя бы на первый год учения в институте.
Помимо будущей учебы, надо было думать о том, как бы просодержаться еще в течение трех лет в семинарии. И я не только просодержался, но и скопил 125 рублей на сберегательной книжке. И как ни жутко порою приходилось, а из сберкассы ни разу не взял даже копейки на текущие нужды: деньги — только на учебу в высшей школе!..
Конечно, родителям хотелось видеть меня после семинарии попом, но революция 1905 года окончательно убила мою веру в бога. «Мечту» о поповстве я оставил и решил получить светское образование. Думал сначала пойти на историко-филологический факультет, но распоряжением министра народного просвещения Кассо доступ в университеты нам, семинаристам, был запрещен. Что было делать? Узнал, что в ветеринарный институт не хотят идти люди, окончившие светскую среднюю школу, и, чтоб институт не стал пустовать, разрешено было принимать семинаристов. Так я оказался студентом Казанского ветеринарного института.