30 мая 1918 года Ставрополь заняли чехо-белогвардейские части. Квартиру Корелиных разгромили, жену посадили в тюрьму. Сам он успел эвакуироваться в Симбирск, где его отряд влился во 2-ю дивизию 2-й армии. Григорий Иванович стал редактировать штабную газету «Борьба».
В марте 1919 года Корелин возвращался в Ставрополь, но колчаковские банды заняли Прикамье, и пришлось ему задержаться в Казани.
Этой же зимой командование Трудармии командировало Корелина обследовать состояние промышленности и кооперации в семи прикамских уездах. Вспомнилось старое увлечение — занялся организацией кооперативных аппаратов по всему Прикамью, вплоть до реки Вишеры.
Лишь в 1922 году удается вернуться на литературную работу — в пермских газетах «Звезда» и «Страда», в сарапульском «Красном Прикамье», в ишимском «Серпе и молоте» и, наконец, в газете «Красный уралец» в г. Верхнеуральске. В марте 1935 года, став инвалидом второй группы, Григорий Иванович вышел на пенсию.
Литературная деятельность Г. И. Корелина не ограничилась газетной работой. В 1900—1911 годах были изданы его книги: «Тайны Иверского монастыря» и «В самарских трущобах»; в 1916 году в Керчи — книга «В тылу» и сборник рассказов, а в 1925 году в Сарапуле вышла «Памятка кооператора», экземпляр которой Григорий Иванович подарил мне в октябре 1936 года.
Со встречи с Григорием Ивановичем прошло более тридцати лет. Образ его в моей памяти стал уже нечетким. Помню, что это был утомленный годами и жизнью человек. Работал он, по тогдашней терминологии, защитником, то есть адвокатом. Одевался очень небогато; «душа» просилась уже на покой, а отдыхать некогда, и Григорий Иванович продолжал работать — и для заработка, и в силу привычки к литературному труду. Он подарил мне рукопись своей пьесы из судейского быта. Рукопись я передал в Челябинскую библиотеку вместе с другими многочисленными материалами. Сохранилась ли она там?
ОДИССЕЯ СТАРОГО ПОЛИГРАФИСТА
Люблю беседовать с бывалыми людьми. Иной и не знаменитый и не именитый, а сколько интересного и важного услышишь от него. А запишешь его рассказы и видишь, как это порой расширяет наше представление об эпохе, о людях.
В разные годы мне нередко доводилось встречаться с одним таким бывалым человеком, свердловским полиграфистом Александром Павловичем Засыпкиным. Я с интересом слушал его неторопливые, обстоятельные рассказы о своей жизни, богатой всякими событиями. А после его ухода старался записать их возможно подробнее. Так вот и родилось это краткое жизнеописание одного из рядовых «великой армии труда».
Печатник Засыпкин встал рано, успел наскоро закусить и, уходя на работу, сказал сыну:
— Санька, обед сегодня принесешь ты.
В полдень парнишка уж стоял у дверей в типографию Левина, где работал отец.
— Дяденька, позови мне папку, Засыпкина, — попросил он проходившего мимо рабочего.
— А сам-то что не заходишь?
— Больно уж там шумно, да дышать тяжело.
Вскоре вышел отец и принял от парня узелок с едой.
— Постой тут немного, я скоро.
Минут через десяток вернулся и подал узелок. Вроде тот же, а вроде и нет.
— Видишь, на бульваре будка стоит? В ней дедко, передай ему этот узелок. Да держи крепче, он тяжелый…
Санька выполнил все в точности, не интересуясь, что в узелке и зачем его нужно передать старику сторожу.
Только после революции узнал он, что в узелке был типографский шрифт для подпольной партийной типографии. И таких узелков парень передавал старику не меньше десятка, а сторож уж знал, куда их направить.
На том месте, где теперь сквер на площади Труда, до 1930 года стоял Екатерининский собор, а напротив него — двухэтажное здание церковноприходской школы, в воскресные, двунадесятые и прочие праздники учителя в обязательном порядке водили ее учеников в собор к службам.
Из соборных святынь особенно чтился «ковчежец» — богато украшенный снаружи ящичек. В нем хранились мощи — «локоток» чудотворца Симеона Верхотурского. На крышке ящичка было небольшое круглое отверстие, в нем и виднелся розовый «локоток», к которому верующие прикладывались губами.
Ребятишки интересовались — неужели и впрямь это локоть старца, умершего много лет назад?
Однажды — это было году в девятьсот седьмом-восьмом — Саша Засыпкин говорит товарищам: