— Ах ты, паскуда! Ах, шельма! — вопиял Порша, вытаскивая Маришку за волосы на палубу. — Сказывай, кто тебя научил украсть штыку?
Забитая бабенка, оглушенная всем случившимся, только вся вздрагивала и испуганно поводила кругом остановившимися, бессмысленными глазами. Порша дал ей несколько увесистых затрещин, встряхнул за шиворот и, как кошку, бросил на палубу.
— Задувай ее, курву, Порша! — крикнул кто-то из толпы.
Этот нервный крик, требовавший возмездия за попранное право, сразу наэлектризовал Поршу, и он принялся обрабатывать Маришку руками и ногами.
— Ты ее по рылу-то, Порша, по рылу! — поощрял какой-то бурлак с барки Лупана, почесывая руки от нетерпения. — А потом по льну дай раза, суке этакой… Ишь, плёха, не хочет на ногах стоять!
Маришка действительно от каждого удара Порши комком летела с ног, вызывая самый искренний смех собравшейся публики. Это побоище продолжалось с четверть часа, пока не явился заспанный Савоська.
— Что вы тут делаете? — спрашивал он.
— Порша Маришку учит, — обязательно объяснял кто-то.
— Ах вы, дураки… Порша, оставь! Отцепись, деревянный черт, тебе говорят! — кричал Савоська, стараясь оттащить Поршу от Маришки.
— Она штыку украла! — хрипел Порша, выкатывая налитые кровью глаза.
— Дурак!.. Да на что ей штыку? Надо сперва разобрать дело, а ты…
— Я… я… она украла штыку… — повторял Порша. — Запирается…
— А ежели окажется, что не она украла штыку?
Порша на мгновение задумался, потом вдруг бросил на палубу свою шапку и запричитал:
— Нет, я тебе не слуга, Савостьян Максимыч… Ищи другого водолива!.. Я — шабаш, только металл сдать Осипу Иванычу.
Составилось нечто вроде народного суда. Савоська стал допрашивать Маришку, как было дело, но она только утирала рукавом грязного понитка[36] окровавленное избитое лицо с крупным синяком под одним глазом и не могла произнести ни одного слова.
— Кто тебя научил, говори? — допрашивал Савоська.
Молчание. Маришка только на мгновение подымает свои большие, когда-то, вероятно, красивые глаза и с изумлением обводит ими кругом ряд суровых или улыбающихся лиц. На одно мгновение в этих глазах вспыхивает искра сознания, по изможденному, сморщенному лицу пробегает нервная дрожь, и опять Маришка погружается в свое тупое, одеревенелое состояние, точно она застыла.
— Ты ей поддуй раза, Савостьян Максимыч… Заговорит небось.
Голос знакомый. Оборачиваюсь: это говорит чахоточный мастеровой. Лицо у него злое и совсем позеленело, глаза горят лихорадочным возбуждением. Он вытягивает вперед свою тонкую шею и сжимает костлявые кулаки.
— Гришка с Бубновым идут! — послышался шепот.
— Ну, ступай, черт с тобой! — заканчивает свой суд Савоська. — Вот приедет Осип Иваныч, тогда твое дело разберем…
— Хоть бы лычагами постегать, Савостьян Максимыч! — просит чей-то голос. — Чтобы вперед было неповадно…
Бубнов и Гришка подходили к барке как ни в чем не бывало. Толпа почтительно расступилась пред ними, давая дорогу к тому месту, где стояла Маришка. Услужливые языки уже успели сообщить Гришке о подвиге Маришки.
Гришка, не говоря ни слова, так ударил Маришку своим десятипудовым кулаком, что несчастная бабенка покатилась по земле, как выброшенный из окна щенок.
— Наливай ее! — поощрял Бубнов, давая Маришке несколько пинков ногой. — Ишь притворилась… Язва! Валяй ее, зачем воровать не умеет… Под другой глаз наладь ей!
На Маришку посыпался град ударов. Собравшаяся толпа с тупым безучастием смотрела на происходившую сцену, и ни на одном лице не промелькнуло даже тени сострадания. Нечто подобное мне случилось видеть только один раз, когда на улице стая собак грызла больную старую собаку, которая не в состоянии была защищаться.
Когда я обратился к Савоське с просьбой остановить эту бойню, он только пожал плечами.
— За что он ее бьет? — спрашивал я. — Может быть, окажется, что и не она украла штыку…
— Да ведь она жена ему, Гришке-то? — удивился мужик.
— Ну так что из этого, что «жена»?
— Жена — значит, своя рука владыка. Хошь расшиби на мелкие крошки — наше дело сторона… Ежели бы Гришка постороннюю женщину стал этак колышматить, ну, тогда, известно, все заступились бы, а то ведь Маришка ему жена. Ничего, барин, не поделаешь…
Коротко и ясно.
После Гришкиной науки Маришка замертво была стащена куда-то в кусты.
Вечером, когда явился Осип Иваныч, было произведено строжайшее следствие по делу о краже медной штыки Маришкой. Оказалось следующее: вся механика кражи была устроена, конечно, Бубновым, в чем он и сознался, когда улики были все налицо.