— Горячка ты, Сергей Иваныч. Зачем коня-то из Тагила угнал? Нет, чтобы у шихтмейстера тамошнего попросить.
— Не догадался я. Забыл, что шихтмейстер в Тагиле есть.
— Как же, там Старой Вася. Только болен он, лежит. А что грани не проверил-это ничего. Кто же здешние места меряет — не российская теснота. За это Демидовы благодарить не станут. Может, еще что было, признавайся.
— Ничего не было. Я держусь, никакой потачки не даю.
— Ну так и бояться нечего. Это они на предбудущее время стараются. Иди с богом. Где же приставать казенному человеку, как не в демидовских заводах. А завтра тебя в Екатеринбург отвезут… то-есть в Екатеринск, так Василий Никитич говорить велит.
Ярцов подумал про пастилу и про погребец с водками, про остальные соблазны.
— Я туда не вернусь. Боязно чего-то… Будут потом говорить, чего и не было. Лошадей тоже просить не охота. Можно у вас остаться?
— Спесивиться тоже неладно. Было бы сразу не ставать у них, а ко мне итти. Негоже теперь убегать. Вот и без парика ты, — там оставил.
Ярцов вернулся в зеленую комнату…
Но поздно вечером, почти ночью, он опять барабанил в дверь Булгакову.
— Дайте мне сейчас лошадей, бога ради!
— Вот беспокойный человек! — ворчал старый шихтмейстер. — Да тебя в воротах не выпустят, придется приказчика будить.
— Вы меня проводите за крепость, — умолял Ярцов. — Скажите, что по казенной надобности.
— Еще чего придумал! Может, няньку тебе дать, Сергей Иваныч, чтоб до дому проводила?
Однако лошадей дал и за ворота проводил.
9. Шипишный бунт
Егор не ждал Ярцова так скоро.
И двух недель не ездил, а уж где-то на краю света — на самой Баранче побывал. Вернулся Ярцов в жаркое утро. Егор только что встал — разленился без начальника.
— Мосолова еще нет? — были первые слова Ярцова, когда он вылезал из повозки. Егор ответил, что нет, не приезжал еще.
— Ну и ладно. Я сейчас спать лягу, две ночи не спал. Если Мосолов приедет, разбуди меня… Или нет, не надо. Не буди. Можно и завтра. Завтра буду рапорт писать. Послезавтра ты, Сунгуров, в город поедешь — рапорт отвезешь.
— А у нас какие новости, Сергей Иваныч! — воскликнул Егор, внося в избу пожитки шихтмейстера.
— Какие новости?.. Или нет — не говори сейчас. Сначала уж высплюсь. А то здешние новости… им всегда не рад, только сон испортишь. Не надо воды, Сунгуров, не надо, я умываться сейчас не буду.
Из сумки шихтмейстера посыпались черные камни.
— Это что такое, Сергей Иваныч? Руда?
— Где? Это? Да, вогульская какая-то. С какой-то, не помню, реки там.
Егор любовно рассматривал образцы — Сергей Иваныч! Это руда наилучшая. Я в Тагиле на руднике бывал, там на три разбора руду делят, так в самом первом разборе и то такой руды нет.
— Много ты знаешь, Егор. Выгони-ка мух из горницы, да окна завесь.
— А руду куда?
— Все равно, положи на полку, или себе возьми. Ох, доехал я таки, слава богу! Даже не верится, что дома.
В темной горнице, раздетый, под чистой прохладной простыней шихтмейстер блаженно вытянулся.
Егор закрыл дверь в горницу и присел к окну, разглядывая мансийские камни. Его больше всего занимала, как и Ярцова в избушке Ватина, их магнитная сила. Рудные крошки бородками торчали на всех острых углах. Ни тряская дорога, ни падение на пол не оторвали этих бородок. Егор шевелил их кончиком гусиного пера — крошки меняли места, перескакивали одна к другой и не отрывались от камня. Егор принес большой гвоздь, приложил его шляпкой к камню — и гвоздь прирос.
— Сунгуров! — послышался вдруг крик шихтмейстера! — Иди сюда, школьник паршивый.
Егор вскочил, положил камни на полку и побежал в горницу.
— Балобан! — орал Ярцов. — Зачем говорил мне про новости, строка приказная?
Я нарочно в Екатеринбург не заезжал, чтобы всякие неприятности на завтра отложить. А ты все испортил, мне теперь не заснуть.
— Да я еще никаких новостей не говорил, — оправдывался Егор.
— Все равно — сказал, что есть новости. Теперь поневоле думается. Ну, выкладывай скорей.
— У нас в Шайтанке бунт, Сергей Иваныч! — выпалил Егор довольно весело.
— Бунт?.. Перекрестись, какой бунт?
— Шипишный бунт, бабы называют. Он из-за шипишного цвету начался. Уж сегодня никто не работает.
Шихтмейстер сел на постели.
— Все пропало, — сказал он мрачно. — Теперь ни за что не заснуть… Что ж ты сразу-то не доложил, пся крев?.. Ладно, ладно, не крутись, говори дальше. Что за шипишный цвет?
— Когда Мосолов поехал с вами, он приказал, чтоб кунгурских мужиков поставили на работу шипишные цветы собирать. А то хлеба не велел давать. Другой работы никакой не было. Мужики вышли. Я видел — человек сто мужиков ходят по горам, к брюху пестери привязаны. Рвут цветы, кидают в пестери самые только лепесточки. Сносят к прикащицкой избе, груды навалили. Сестра Мосолова, старая девка, их по солнышку разваливает, сушит. Правда, Сергей Иваныч, что сушеный шипишный цвет дорого стоит?
— Не знаю. Может быть. Ну?
— Из него, говорят, снадобья лечебные делают и помаду.
— Ну, ну. Ты про бунт.
— Вот с того и бунт вышел. Кто-то из мастеровых посмеялся над кунгурскими, что-де бабью работу делаете, старой девке на помаду стараетесь. Работа не заводская — Мосолов для себя это выдумал, на продажу, видно. Еще день вышли мужики цветы собирать, на третий не пошли. Им хлеба не дали. Лежат в таборе голодные день, другой. Кой-кто в Кунгур уехал. Которые по заводу пошли с разговорами. Потом испортилась плотина. То ли поломали ее. Кунгурские сели на плотине, не дают починять. Борисов — он за приказчика остался — послал плотинного мастера. «Непременно почини, а то дутья нет, домны остановятся. Убытки страшные. Завод на месяц станет». Плотинный говорит: «А если меня убьют?». Борисов обещал, что сам его убьет, если не починит. Тогда плотинный пошел чинить. Ему голову проломили. Он ничего, даже смеется, говорит что сам свалился, о брус голову расшиб. Только, кажется, помер он все-таки. Борисов взял грудного ребенка своего на руки, пришел на плотину, стал на колени, объяснил, что без воды дутья нет, а без дутья домнам остановка. Мужики тогда позволили починять, ушли с плотины. Зато вчера в молотовых мастерских, в токарной, на пильной мельнице, в кузнице — везде рабочих увели. Вина достали, кричат: «Мы семигривенные подушные отработали и четырехгривенный сбор отработали, почто опять на страду посылают?» Такой слух есть, что приписным только 36 дней в году на заводы работать полагается, а остальное время на себя…
— Враки это! — сказал Ярцов.
— Им объяснили, а они кричат, что тот указ давно есть, да только спрятан. Вот так и сегодня не работают, шумят.