Плохой из Кукушкина был солдат: то он на посту заснет, то карабин у него ни с того ни с сего выстрелит, то еще что-нибудь случится. С какой радостью Балашов передал бы Кукушкина в другую роту. Но сейчас, когда с ним случилась беда, старшине стало его по-человечески жаль. Не будь войны, совсем иначе жил бы Кукушкин. Говорят, в колхозе шорничал и неплохо, до самой старости хватило бы ему работы. «Надо навестить его. И Анисима Соснина тоже», — решил Балашов и вылез из шалаша.
Но Кукушкина уже не застал: умер бедняга. Был Кукушкин и нет Кукушкина. Никакого следа после себя не оставил: бобылем был. Никакого!
Балашова кто-то позвал слабым голосом. Оглянулся: Анисим Соснин. Старшина присел возле него. Осунулось, постарело лицо партизана. Одни глаза блестят лихорадочно.
— Как дела, Соснин?
— Плохо, командир. Жжет, будто к бедру каленое железо прикладывают.
— Заживет.
— Говорят, будто Карев с Большой землей о нас толковал. Оттуда помощь обещали.
— Возможно.
— Боюсь я командир.
— Чего же? Доктор у нас хороший.
— Не раны боюсь. От нее не умру. Другого боюсь, командир.
— Ты просто утомился.
— Не-ет. Скоро вы уйдете, а мы останемся. А вдруг немчура пронюхает про госпиталь? Перережут нас, как кур. Или с самолетов разбомбят. А?
— Не волнуйся, все будет в порядке. С вами охрана останется.
— Дай-то бог! У меня какая к тебе просьба, командир? Присматривай за Сашкой. Горячий он не в меру: мальчишка еще. Встретится с головорезом в бою и растеряется, по неопытности промашку даст. И поминай как звали.
— Присмотрю за мальцом, — пообещал Балашов.
— Спасибо. Гора с плеч. Я ведь не трус, командир, не подумай.
— Я и не думаю.
— А в том бою, каюсь, душа в пятки спряталась. Гляжу: прут оравой, бандит к бандиту. Рукава засучены, как у мясников. Сомнут, думаю. Но вспомнил я тут свою Настеньку, как налетела она на бандюгу, что корову хотел у нас увести, и как бандюга Настеньку застрелил. И закипело мое сердце, а душа вернулась на место. Поколотили тогда мы их с Сашкой из пулемета. Слава богу. Пусть знают дядюшку Анисима.
Соснин умолк, тяжело дыша. Балашов попрощался, пожелал ему скорого выздоровления и ушел к себе в шалаш.
Теплая ночь спустилась на примолкший партизанский лагерь.
5
Утром Балашова вызвали в штаб. Карев стоял возле шалаша, курил трубку и весело щурился: настроение у него было хорошее. А почему бы ему быть плохим? С Большой земли передали, что на соединение с отрядом вышла разведка одной дивизии. Фронт неумолимо откатывался на запад, Тихими ночами слышна была далекая канонада, словно рассерженно гудела земля. Позавчера ночью самолеты сбросили на парашютах большое количество взрывчатки. Очень кстати! У Карева оставалось «на всякий случай» всего сто килограммов тола. Правда, где-то на юге, на границе лесов и степей, есть у него тайник, но сейчас до него не было пути.
Карев рассылал во все стороны диверсионные группы. По обыкновению самое трудное задание приберег для Балашова. Когда старшина доложил о своем прибытии, Карев спросил:
— Ну что, засиделся? Дурить начинают хлопцы?
— Было, товарищ командир!
— Для партизан безделье — гроб с музыкой. Сегодня ночью отправитесь на задание. Надо взорвать мост через реку на железнодорожной магистрали. Во что бы то ни стало. Любой ценой.
— Понятно.
— Учти, старшина — это очень важная магистраль. Днем эшелоны идут по ней с интервалом в пятнадцать минут. Ночью — значительно реже. Разведка установила: на запад увозят оборудование с предприятий, на восток везут пополнение. Надо обрубить эту ниточку. Твоя задача облегчается тем, что в этом районе давненько не было диверсий. Охрана спокойна, не напугана. Воспользуйтесь этим. Неожиданность и быстрота — ваши первые козыри! Вопросы?
— Нет!
— В таком разе, — Карев пожал старшине руку, — действуй. Желаю успеха! Верю!
— У меня к вам дело, товарищ, командир! — решился вдруг Балашов.
Карев энергично вскинул голову:
— Дело?
— Не знаю, с какого конца начать, — проговорил старшина и рассказал командиру про встречу с Белявцевым. Карев нахмурился:
— Ты уверен, что не ошибся?
— Не мог ошибиться, товарищ командир.
— Хорошо. Учту.
Балашовым овладела радостная лихорадка: так всегда, перед каждым новым делом. Остапенко собрал роту, построил ее. Балашов прошелся вдоль строя, зорко вглядываясь в лица бойцов. Возле Макаркина остановился:
— Почему без головного убора?
— Забыл в шалаше, товарищ командир!