— Спасите меня, — тихо повторил Делько, умоляюще глядя на инженера.
— Я могу лишь дать вам совет, — пробормотал тот. — Сдайтесь властям.
Лицо беглеца, которое до сих пор оживляли надежда и мольба, застыло. Словно покоряясь судьбе, он понурился. У инженера перехватило горло.
— Во времена оккупации, — сказал Делько уже громко и не глядя на него, — если бы вы увидели меня тонущим в реке, то протянули бы мне руку.
Аршамбо не ответил. Он не чувствовал себя вправе затевать спор с приговоренным к смерти и ухе тем более попрекать его чем бы то ни было. Несколько мгновений они молча стояли друг против друга, потом услыхали, как в другом конце прохода открывается дверь — возвращался домой кто-то из жильцов. Дверь захлопнулась. Делько пошевелился. Аршамбо взял его под руку и шепнул: «Пойдемте». Один был в мягких туфлях, другой вообще в носках, так что по лестнице оба взбирались бесшумно. Они были уже на втором этаже, когда прямо под ними раздались шаги жильца, и он включил освещение, которое только что перед этим погасло. Из-за ушибов, полученных при падении в развалинах, Делько поднимался с усилием, но быстро. «Если нас заметят Генё, — подумал Аршамбо, — нам крышка». Войдя в коридор, он увидел, что в кухне горит свет. Дверь в нее была, как всегда, открыта, так что предстояло преодолеть ярко освещенный участок. К этому часу в кухне обычно оставалась только госпожа Аршамбо, но осторожность требовала действовать так, как если бы Мария Генё была еще там. Он загородил собою Делько и, приноравливаясь к его шагу, пересек с ним зону света, не поворачивая головы. Навряд ли человека рядом с ним кто-нибудь заметил, иначе не миновать бы беды. Открыв дверь в столовую, Аршамбо подтолкнул беглеца вперед и увидел жену за шитьем. Мари-Анн подстригала ногти.
IV
Учитель Ватрен соскочил с кровати без четверти семь, минут пять постоял у окна в ночной рубашке, созерцая природу в свете утреннего солнца, и, натянув кальсоны, отправился к туалетному столику. Умывшись, он увидел большого шмеля, с жужжанием бьющегося о стены и мебель. Учитель устремился за ним в погоню, смеясь и напутствуя его, пока насекомое, обнаружив наконец окно, не вылетело наружу. Ватрен надел брюки, обулся и снова принялся любоваться пейзажем. Потом в рассеянности взял стоявший на углу стола глобус. Когда Аршамбо, постучавшись, вошел, он держал его на руках, как мать дитя.
— Доброе утро, Ватрен. Извините меня…
— Доброе утро. Погода сегодня такая же замечательная, как и вчера.
Но погодой Аршамбо, похоже, нисколько не интересовался. Ватрен указал ему на развалины, залитые утренним светом:
— Поглядите. Я уверен, что там, среди них, полным-полно ящерок.
— Вполне возможно. Скажите, вы можете уделить мне пять минут? Мне нужно кое о чем вас попросить.
— Як вашим услугам. Садитесь.
Вместо того чтобы сесть, Аршамбо приблизился к учителю и заговорил ему чуть ли не на ухо:
— Вы случайно не знали до войны некоего Максима Делько? Он был служащим заводоуправления. Помните, он публиковал книжечки стихов. Еще он выступал с докладами в зале торжеств. Основал кружок чьих-то там друзей.
— Друзей Прудона. Да-да, припоминаю. Но это же он во времена оккупации возглавлял. ту газету…
— Совершенно верно. Его разыскивает правосудие, а там приговор и расстрел. Сразу после Освобождения он спрятался у нас в городе, у людей, которые живут в подвале одного из разрушенных домов. Там он прожил восемь месяцев, выходя подышать воздухом только ночью. Не знаю, то ли приметил его кто-то, то ли на него донесли, но так или иначе вчера за ним пришли к приютившим его людям. Ему удалось сбежать через подвальное окно, и, поскольку ночь стояла темная, он мог бы, если б обладал большим хладнокровием, укрыться в лесу. Правда, на хвосте у него висели бойцы ФФИ, жандармерия и полиция, не считая многочисленных добровольных помощников. В итоге он подвернул ногу, карабкаясь по камням. Короче, вчера вечером, когда я вышел прогуляться, он прятался за углом скобяной лавки. Было темно, хоть глаз выколи, но, услышав, как я выхожу, и воспользовавшись тем, что я оставил дверь приоткрытой, он проскользнул в проход. Возвращаясь домой, я обнаружил его в подъезде.
— И что дальше? — возбужденно спросил Ватрен.
— Дальше я оказался в серьезном затруднении. Я мог выдать его жандармам, как сделал бы на моем месте любой истинный патриот. Я мог предоставить ему выкручиваться самому, и это, вероятно, было бы самым мудрым. Или же, наконец, выручить его из беды. Что я и сделал. Он здесь, у меня. Спит в комнате детей. Пьер делит с ним постель. Не знаю, как долго он пробудет у нас на шее…