— У вас есть погреб? Чердак?
— Погреб имеется. Чердак реквизировали для пострадавших от бомбежки.
В погребе жандармы наконец ответили, кого ищут: Максима Делько. Завершился обыск на кухне, за бутылкой белого вина.
— Ну вы даете, — говорил Леопольд. — Искать немецкого прихвостня у меня, участника Сопротивления, — это, признайтесь…
Жандармы расхохотались:
— Вы, Леопольд, — участник Сопротивления? Вот так новость!
— Ну, бахвалиться я не привык, но если б захотел рассказать обо всем, что сделал для страны, то многие здесь поразевали бы рты. Достаточно напомнить то, что известно всему Блемону: до самого Освобождения я держал гарсоном еврея. И это влетело мне в копеечку. Сами посудите, нужен ли в гаком пустячном заведении, как мое, еще и гарсон…
— Положим, дела в вашем пустячном заведении шли не так уж плохо. Недаром его облюбовали боши.
— Что ж, их приходилось терпеть, никуда не денешься, но можете мне поверить: уж на них-то я не подзаработал. <)собенно если подсчитать, сколько всего они туг спьяну покрутили. Эго как мой еврей. Мерзавец то и дело бил у меня стаканы. И не сосчитать, сколько раз у меня чесались руки взять его за шиворот и вышвырнуть за порог. Но когда на меня накатывало такое желание, я стискивал зубы и твердил себе: «Нет, Леопольд, ты не имеешь права. Еврей по нынешним временам — это святое».
Леопольд скромно потупился. Бригадир усмехнулся и подмигнул своему напарнику.
— С вашей стороны это действительно подвиг. Но, сдается мне, ваш еврей — не такой уж и еврей. Ведь он как-никак приходится вам племянником?
Леопольд лукаво глянул на бригадира и громогласно расхохотался. Наполнив стаканы, он чокнулся с жандармами:
— Да, в жандармерии меня не особенно жалуют. Нельзя даже заиметь племянника-еврея.
— А вы шутник.
— Ну конечно, у вас зуб на бедного Леопольда. Достаточно, чтобы на меня донес первый встречный, и вы тут как туг. А ведь вам прекрасно известно, чего стоит человек, который донес на меня. Просто вы его боитесь.
Бригадир приосанился и нахмурил брови. Слова Леопольда его задели.
— И доказательство тому — что он сумел выставить Жак-ленов из их собственной квартиры, чтобы вселиться туда самому. А вы смотрели на все это сквозь пальцы.
— Жалобы никто не приносил, так что у жандармерии не было основания вмешиваться.
После ухода незваных гостей Леопольд отправился подышать воздухом «Андромахи», но закипавший в нем гнев мешал по-настоящему насладиться уроком. Покинув зал, он надел пиджак и кепку.
— Вернусь к половине двенадцатого, — сказал он жене.
У блемонских шляпников не нашлось головного убора под стать Леопольдовой голове. Прилепившаяся к затылку кепка едва покрывала половину лысины. На улице прохожие с симпатией поглядывали на великана, напоминавшего то ли гориллу, то ли робота. В городе Леопольд был личностью довольно популярной. Но в это утро он никого не замечал, не реагировал ни на одно из обращенных к нему приветствий. Он полностью ушел в себя, сосредоточившись на непонятном поведении Рошара, коварство которого ему тол ько что подтвердили жандармы. Возможно, доносчик действовал в приступе ярости, считая, что его выходка останется без последствий. Возможно также, он рассчитывал, что в поисках Максима Делько жандармы обнаружат у него припасенное для черного рынка, и, по правде говоря, этот расчет оправдался бы, произойди обыск, к примеру, накануне или два дня спустя. У этого проклятого Рошара нюх, как у ищейки.
Шагая по городу, Леопольд слегка поостыл, предавшись воспоминаниям об Андромахе. Все эти людишки, что крутятся подле вдовы Гектора, так же мелки и ничтожны, как этот Рошар. Злопамятные, помышляющие только о постельных делах. Как говорила вдова: «Откуда слабость в вас, великом человеке?» Когда имеешь дело с такой достойной женщиной, думал он, негоже помышлять о всякой ерунде. Лично ему, Леопольду, было бы стыдно, особенно если учесть, что уж в чем, в чем, а в женщинах недостатка не бывает, когда у тебя отложено кое-что в заначке. Он принялся рисовать в воображении картину бегства, в котором себе самому отводил роль бескорыстного героя. Вот он вечером приходит во дворец Пирра, подкупает привратника и ночью проникает в покои Андромахи. Вдова как раз плачет горючими слезами из-за этого царственного кобеля, который опять домогался ее руки. Леопольд уверяет ее в своей почтительной преданности, обещая, что скоро благодаря ему она окажется на свободе, не затратив на это ни гроша, и в заключение говорит: «Сынка тащите, и смываемся украдкой». Эти слова Леопольд повторил про себя несколько раз, находя в них странное, волнующее удовольствие. «Сынка тащите, и смываемся украдкой». Ему показалось, что на горизонте его мысли забрезжил некий таинственный свет. Внезапно он остановился посреди улицы, сердце у него заколотилось, и он нараспев продекламировал: