— Ты, никак, расстроился, — заметил учитель.
— Я? С чего бы это мне расстраиваться? То, что творится у Аршамбо, меня совершенно не касается. И все-таки, чтобы Ватрен спал с девчонкой, — тут ты хватил лишку. Это всего лишь твои домыслы.
— Разумеется, я не застал их в момент совокупления, но ведь налицо безошибочные признаки. К тому же, повторяю, логически…
— Да-да, знаю, — нетерпеливо перебил его Генё. — Во-первых, во-вторых, в-третьих. Но девушку ты знаешь? Ты хоть видел ее?
— Я хорошо знаю ее брата — он в моем классе. Ее я знаю меньше, но несколько раз видел. Ну и что?
— Парень-то балбес, но на его сестру достаточно взглянуть… В ней есть что-то… Ома…
Генё сделал неопределенный жест и бессильно умолк.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — подхватил Жур-дан. — По ее виду не похоже, что она способна спать с Ватре-ном. Если выражаться салонным языком, у нее есть душа, прелестная невинная душа, которая отражается в ее личике. Ну так вот, меня не проведешь. Во-первых, ни ты, ни я не верим в существование души. Во-вторых…
— Кончай, хватит. Не будем больше об этом говорить. Осточертело.
Генё принялся расхаживать по комнате. Проходя мимо одного из ящиков, служивших сиденьем, он пнул его ногой.
— Как ты разнервничался, — удивился Журдан. — Обычно такой спокойный…
— Ты прав. Меня взбесила эта история с Рошаром. Кстати, поговорим-ка лучше об этом. Надо что-то решать. После обеда я заходил в жандармерию. Все, что рассказывал Леопольд, — чистая правда, и Рошар, на мой взгляд, совершил серьезный проступок. До сих пор он всего лишь чрезмерно усердствовал. Теперь он перешел всякие границы. Согласен?
— Что ж, возможно.
— Рошар не из тех, на кого можно положиться. Он вообще с придурью. Верно?
— Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы составить какое-то мнение.
Гене поведал молодому учителю о безобразиях, которые натворил Рошар, прикрываясь славным званием коммуниста. Все это явно дискредитирует партию в блемонском общественном мнении, сказал он. Что же касается личности этого человека, то Гене живописал его как тщеславного и жадною бабника, лишенного классового сознания и склонного к насилию и злодейству. Журдан слушал с интересом, однако, вопреки ожиданиям Генё, было незаметно, чтобы он разделял его неодобрение. Развеселившись, он с улыбкой внимал рассказу о подвигах железнодорожного служащего и выказывал даже нечто вроде удовлетворения.
— Ей-ей, этот Рошар не так уж и плох, — сказал учитель, когда Генё закончил свой рассказ. — По-моему, парень что надо.
— Ты что, одобряешь его гнусные проделки?
— Гнусные проделки… Видишь ли, наша точка зрения совсем не обязательно должна совпадать с точкой зрения нотариуса или полицейского комиссара. Я допускаю, что Рошар был немного крут, но уж мы-то с тобой как раз из тех людей, кто способен его понять.
— Понять что? — раздраженно спросил Генё.
— Ну, ронять его самого, его рвение, наконец, то, что ты называешь гнусными проделками, — одним словом, все! — распаляясь, воскликнул Журдан. — По-твоему, я должен возмущаться человеком, который стремится сбросить с себя ярмо, у которого открылись глаза на всю постыдность его положения эксплуатируемого? Человеком, который страдал, исходил кровью, бесправным трудящимся, наконец-то осознавшим свой священный долг мести? Бойцом революции, который сражается за то, чтобы приблизить час расплаты со своими закосневшими в эгоизме угнетателями?
— Что ты городишь? Рошар никогда не страдал.
— Как это, никогда не страдал?
— Не вижу, когда бы он мог страдать. Его родители — крестьяне, они живут неподалеку. Сам он решил, что копаться в земле — занятие для него недостойное, и подался в железнодорожные служащие. Кто его эксплуатировал? Даже в оккупацию он ни в чем не нуждался — его всем снабжали родители.