Повернувшись, чтобы взять со стола супницу, он чуть было не задел Мари-Анн. Встретившись с ним взглядом, она прыснула, и он не смог сохранить серьезности. Генё забавляло, как она смеется, и лицо его просветлело.
— Вы смеетесь над тем, что приключилось с моей женой, мадемуазель Аршамбо. Должно быть, не привыкли такое видеть?
— Видели б вы меня только что, когда мама надавала мне по щекам, вы бы тоже посмеялись, господин Генё.
Он испытал к девушке благодарность за это признание — она явно попыталась его подбодрить.
— Ну, это не одно и то же, — сказал он, улыбаясь. — Во-первых, это было не в присутствии соседей, во-вторых…
— Мари-Анн, — сухо произнесла госпожа Аршамбо, — поспеши-ка накрыть на стол.
Генё тотчас посуровел и отвернулся к своей плитке, не ответив на улыбку девушки.
II
Вторая половина дня выдалась жаркой. На заводе Аршамбо изнывал от желания осушить бокал пива. Хозяин собрал в своем кабинете инженеров и начальников основных служб. Не занимая должности технического директора и не получая его жалованья, Аршамбо тем не менее фактически исполнял его обязанности. Остальные инженеры не оспаривали его компетентности и авторитета. На этом же совещании его план переоборудования мастерских, уже получивший предварительное согласие патрона, вдруг по настоянию Леруа был отвергнут. Подобного не случалось уже лет десять. Леруа был молодым инженером, он окончил Центральную школу в Париже во времена оккупации и только-только пришел на завод. Отпрыск одной из здешних семей, он недавно женился на дочери крупного коммерсанта из окружного центра. Один из двух его братьев был депортирован и умер в Бухенвальде, другой пристроился журналистом в Париже. Не столько, возможно, из тщеславия, сколько из легковесности Леруа говорил с уверенностью и апломбом, ни в малейшей cteneHH не подкрепленными профессиональным опытом. Его политическая принадлежность и далее ориентация никому не были известны, и казалось маловероятным, чтобы он был активным участником Сопротивления. Во всяком случае, сам Леруа никогда об этом не говорил. И тем не менее скромностью он не отличался. В иные времена никто из коллег не принял бы его всерьез, но за спиной у него были мученик Бухенвальда и журналист в Париже, так что самая незначительная его фраза звучала подобно набату Сопротивления. Стоило Леруа выступить против плана переоборудования, приведя какие-то смехотворные доводы, как хозяин с раболепной поспешностью согласился с ним, и остальные, сделав несколько робких замечаний, погрузились в молчание, означавшее согласие.
Выехав за ворота завода и катя на велосипеде по городу, Аршамбо только и думал об этом совещании. Слишком многое там вызывало чувство горечи, и в первую очередь — его личное поражение. Профессиональная гордость не позволяла ему смириться с тем, что усовершенствование, бесспорно необходимое для повышения рентабельности предприятия, принесено в жертву каким-то неясным политическим соображениям. Но глубже всего уязвлял его стоявший перед глазами кульминационный момент совещания, когда инженеры и начальники служб, пристыженно отводя глаза, испытывая унижение от собственного малодушия, против воли, но беспрекословно согласились с аргументами, которые, как они прекрасно знали, ровным счетом ничего не стоили. Эти здравомыслящие мужи, способные противостоять хозяину, на сей раз предстали перед Аршамбо покорными и угодливыми, их лица и взгляды были отмечены печатью лживости. А ведь в их поведении во времена оккупации не было ничего предосудительного, и никто из них не находился в положении хозяина, в отличие от них знавшего за собой немало грехов. Несмотря на всю свою досаду, Аршамбо отказывался верить, что они испугались Леруа, но вместе с тем не мог подобрать подходящего слова для обозначения того чувства, которому они могли повиноваться. Туг он вспомнил, что и сам вел себя по отношению к Леруа по меньшей мере странно и временами внимал его болтовне с благосклонностью, какую вряд ли проявил бы к любому другому из коллег. В конце концов он спросил себя, что же толкало его самого изображать живейший интерес к речам, вызывавшим в нем не только скуку, но и большей частью раздражение.