История началась давно: его послали снимать размеры одного храма. Максим Никифорович сразу понял, что это что-то вроде испытания. Он с детства мечтал отправиться на Святую землю, и ему намекали, что кому-то придется описать Храм Гроба Господня.
Начальство понимало, что его безродность в сочетании с трудолюбием — лучшая смесь для путешественника, посланного к святыне.
Поэтому Максима Никифоровича, как невеста, ждал Храм.
Недостаток благородного происхождения он искупал книгами. А в них был особый мир, где «велблуд образом нелеп», «мышь есть плюгава и пакости деет человеческому роду, порты грызет и иныя вещи», а вот «еж круговат образ имать», а еще «есть живот, глаголемый бобр, кроток и молчалив зело». Зверь крокодил спал с открытым ртом. И к нему подкрадывалась выдра и мазала ему рот своими испражнениями. Брезгливый крокодил поэтому не мог закрыть рот, а небрезгливая выдра залезала через раскрытую пасть и съедала крокодила изнутри.
Но больше всего Максиму Никифоровичу нравились истории о слонах, которых он никогда не видел.
У слона не было сустава в колене (какая разница, что Максим Никифорович видел рисунки скелета слона с этим суставом). Древнерусский слон, не имевший сустава, мог спать, только прислонившись к дереву.
Охотники на слонов рубили дерево, и слон падал. На помощь ему приходил другой слон и тоже падал. Слоны лежали и начинали вопити и плакаться. Спасти их мог только мудрый слоненок, который поднимал их всех, и охотники были посрамлены.
А теперь на стене храма перед ним был одинокий слон и, видать, тот самый, выросший мудрый слоненок.
Максим Никифорович снимал размеры Георгиевского собора, уже зная его историю.
Храм был построен давно, но непрочно, поэтому он рухнул, превратившись в груду камней.
Его восстановили, но камни были перепутаны. Лица святых перепутались, орнамент был нарушен, а слон вознесся и теперь трубил гордо, оповещая о чем-то, чего Максим Никифорович не слышал.
Приезжий художник жил в простой избе, окруженный летним зноем, но внутри сруба было прохладно. Пахло нагретым деревом и деревенской пылью, потому что большой старый город был теперь похож на деревню. Среди невостребованных камней, поросших травой, паслись козы.
Поутру Максим Никифорович пил молоко этих коз с мягким хлебом, а потом отправлялся зарисовывать и измерять храм.
И в какой-то момент он понял, что в самом храме заключено послание.
Храм был Вавилонской башней, рухнувшей когда-то по велению свыше, и язык послания смешался, как языки народов, перепутанные во времена строительства башни. Теперь он был сложен заново, но послание осталось, только скрытое в его стенах.
За малую копеечку он договорился с плотником, что наделал ему деревянных кубиков. Плотник воспринимал это как чудачество приезжего барина. Кубики были для него детской игрушкой, а для Максима Никифоровича — составными частями послания.
Он сидел в избе и составлял из разрисованных кубиков храм заново. Святые занимали свои места, и только слон был непокорен. Деревянный брусок с нарисованным слоном кочевал из стены в стену, но не мог занять свое место.
Основная работа была сделана, и время торопило художника.
Он увез с собой деревянный храм в мешке. Скрипела телега, зной не пропадал, и ему казалось, что кубики в мешке живут своей жизнью, пытаясь сложиться в правильном порядке, но вновь и вновь перемешивались.
Он думал о слонах.
Слоны в России были символом чужого мира.
Их дарили, и это был дипломатический подарок. В бумагах посольского приказа такие подарки назывались «поминки». Поминки были практическими — посуда и сукно, а иногда — кони и ловчие птицы. Слоновий дар был обременителен, но в нем был скрытый пока смысл.
Слонам в северной земле не везло. Жизнь их была печальна и коротка, и даже с телом их была путаница. Хоботом русские звали хвост, а то, что у слона было спереди, именовали «рыло». Ну, или просто «нос», как о слонах писал Афанасий Никитин.
Когда переводили «Слово о Полку Игореве», то споткнулись о фразу «...сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзіи — Давидовы, нъ рози нося имъ хоботы пашутъ» и решили, что хоботы — это рога.
Вились стяги русские, не паханы были по войне русские поля, а слоны трубили где-то там далеко. И беззвучно вторил им белокаменный слон из Юрьева-городка.
К тому же Максим Никифорович знал историю слона, подаренного царю Ивану.
Из Англии царю однажды прислали львов, а англичанам в ответ отправили белых медведей. От южных соседей царь хотел получить барсов для охоты, но, кажется, из этого ничего не вышло.
Со слоном была иная история.