Настоящее небо могло затягивать тучи, планеты на нем двигались, и все в нем было в беспорядке, как в человеческой жизни. Поднимался ветер, переходил к югу, от юга переходил к западу, к северу и востоку и возвращался на круги своя, а в часовне не было ветра, одна прохлада и вечность.
Что-то в этом каменном небе было завораживающим, и он думал о том, что удел всех империй — завоевание, а если экспансия замедляется, то цари обращают свои взоры ввысь и думают, нельзя ли отвоевать чужое небо. Но теперь не обязательно взять чужое небо силой, можно его просто обменять на деньги.
Так вышло, что он, используя уговоры и отведенные ему деньги, купил египетское небо, и теперь оно в трюме корабля двигалось на север. Сперва оно достигнет Константинополя, потом Одессы, а затем его на подводах повезут в Санкт-Петербург. Чужое небо будет его славой, а слава лучше денег, потому что деньги липнут к славе.
Каменное небо было чем-то вроде слона, которого отправляли на север, в дар царям и королям. Восточная диковина, которую можно разглядывать, будто слона в зверинце. И он, Архип Иванович, будет кем-то вроде погонщика слона, который исправно получает деньги на содержание причудливого животного. А кроме денег слону полагались морковь с репой и ведро хлебного вина, что тоже скрашивает жизнь — и слону, и его хранителю.
К тому же мертвый камень лучше живого слона в пользовании. Он не портится, не болеет от гнилой моркови и нуждается лишь в толковании.
Дело было на мази, но началась очередная война греков с турками, и сообщение стало невозможным, как и само пребывание Витковского на земле Порты.
И тут ему попался один человек, француз, одетый как араб, но с военной выправкой. Этот француз скрашивал Витковскому вечера разговорами, потому что в нищей стране уроженец Вильны не мог найти себе достойного собеседника. Моруа раньше жил в Венеции, но о своих перемещениях по свету он рассказывал сколь цветисто, столь и неточно, так что Витковский время от времени полагал, что француз выдумал половину своих путешествий, чтобы скрыть другую их половину.
К примеру, Моруа рассказывал о том, что в Венеции по городу ходили свиньи, принадлежавшие монастырю св. Антония. И один путешественник заметил, что свинья неприятна мусульманам и евреям, не едящим свиного мяса, и поэтому сами свиньи как бы принадлежат истинной религии. Рассказывали, что один человек хотел убить свинью св. Антония, но свинья бросилась на него, искусала, отбилась от стражи и ушла.
«Впрочем, все путешественники привирают, — думал Витковский, — наверняка Моруа украл где-то эту историю».
Сам Архип Иванович видел живую свинью только два раза в жизни, когда на юг ехал по дурным дорогам в Шклове и Полтаве.
Итак, француза звали Моруа, но иногда он представлялся «капитан Моруа», однако ж было непонятно, находится ли он в отставке или при какой-то службе.
Говоря с ним, Витковский, чья память оставалась безупречной, думал о картографии древнего неба, и картографии неба нынешнего, и о том, что недаром люди норовят подсмотреть в небе подсказки о будущих временах. И вот из этих воспоминаний, из фигуры Водолея с двумя чашами в руках, из рогов Овна и плеска Рыб ткалась какая-то идея, которую он не мог никак завершить. Итак, империям не нужно любви, всегда нужно чужое небо…
В любовь, кстати, он не верил. Любовь была чем-то вроде тех суетливых движений, которые так описал прусский философ. У католиков любовь, обращенная к человеку, а не Богу, казалась чем-то запретным. У русских ее тоже не жаловали, но они нарушали запреты с радостью и каким-то пьяным весельем.
На Востоке любовь была проще, потому что под жарким солнцем человек живет быстро. И любовь тут тоже быстрая, всего за несколько монет тебе не только укажут путь к ней, но и откинут занавеску в прохладную комнату.
Поэтому Витковский больше думал о древних камнях и той коллекции рукописей, что он вез на север, чем о сладком досуге странника.
На постоялом дворе в тот же день он увидел другого русского, что писал что-то в книжечку. Отличало русского то, что его протез торчал круглой деревяшкой в сторону. От этого казалось, что у стола лишняя ножка. Двое русских для одного дня — это было много, и он стал расспрашивать юношу, продававшего смокву, кто это. «О, Старик-деревяшка! — воскликнул юноша. — У нас его многие знают. Он записывает разные разности и, кажется, хочет написать книгу». — «Все путешественники хотят написать книгу, — рассудительно ответил Витковский. — Кроме купцов, конечно».
Юноша согласился, что купцы очень практичны и не занимаются глупостями.