Орлов много говорил с ним, и оказалось, что офицер был сумасшедшим, только в иной степени, чем несчастный казак, ему нужно было нарушить людской запрет любой ценой. Он был у причастия, но специально сплевывал святые дары, проводя над верой эксперимент. Однажды этот человек специально осквернил часовню — и что ж? Умер своей смертью в почтенном возрасте шестидесяти лет в своем имении.
Эта история долго занимала мысли Орлова. Была ли у этого офицера любовь? Непонятно. Умер он вполне одиноким. Ради чего он так испытывал общественное мнение и само мироздание, Орлов так и не понял.
Вдруг посреди орловской земли, умирая, этот отставной капитан завыл от тоски? Ради чего он совершил столько храбрых, но суетливых движений? Неизвестно.
Но Орлов чувствовал, что его снова начинает клонить в сон. Там его снова встретил старик, похожий на царя Соломона.
— Серьезный вопрос в том, кошерно это снадобье или нет? — сказал старик, оглаживая свою бороду. — Лекарское искусство меняется, а Галаха остается. В моих книгах много алхимии и астрологии, и никого это не пугало. Если ангелы, посланные из земли Содомской, исцелят ваши язвы, то они исцелят их, и ничего в этом нет дурного. Рамбан носил амулет со львом, который помогал ему от болезни почек. Нам нельзя извлекать пользу из мертвого тела, однако ж мумия — это плоть, совмещенная с лекарствами и бальзамикой. Не из трупа получаем мы пользу, а из тех веществ, которые добавили в него египтяне. Авраам Бен Мордехай Халеви считал, что мумия полезна, если в ней не набирается сути мертвого, большего, чем оливка, но и если его достаточно для кезаит, то важно, обращается ли эта суть в пыль быстрым движением. Пыль ли прах, и прах ли пыль, плоть распалась в пыль, и мы используем для себя нечто иное.
Орлов слушал это воркование и чувствовал, что оно похоже на наставления его маменьки, которые нужно было просто перетерпеть.
«Сахаром мне ее обсыпь, — думал Орлов, — нет, я есть ее не буду».
Он обвел взглядом то место, в котором они вели беседу, и понял, что это мастерская алхимика. В окне виднелись островерхие крыши европейского города. Что-то булькало на огне, из реторт шел разноцветный пар, сиял магический кристалл на столе.
— Про нас говорят, что мы употребляем плоть детей, что нам важна чужая кровь, — печально говорил Соломон, на котором вдруг обнаружились царские одежды.
— Нет, — говорил царь Соломон, — это взгляд неверный, будто совет употребить тело жены Лота, и вряд ли аптекарь велит тебе лизать соляной столб для выздоровления. А соседи говорили, что если встревоженный сосед нарисует волшебную руку на твоей двери, то лечение вовсе не подействует.
Орлов утомленно ждал конца этого рассказа, потому что ждал, когда женская рука положит на его лоб мокрую тряпку, даруя прохладу и спокойствие.
Живая женщина была противоположностью мертвой мумии. И любовь была важнее скучного здоровья, поэтому Орлову не хотелось выздороветь, но нравилось то, что лечение длится долго. Присутствие женщины искупало все, и ради нее он употребил бы любое лекарство. Женщина, однако, ничего не просила, а делала свое дело молча.
Сны мешались с явью, и это даже стало забавлять Орлова.
Но ночью к нему пришел царь Александр, что стоял посреди сожженного города Персеполя. Один палец у царя Александра был отломан, и царь протягивал его Орлову с миной почтения на лице.
«Интересно, — подумал Орлов, — отведал я мертвечины или нет». Он вспомнил поляков, что поедом ели друг друга в Кремле, и это ничуть не помогло им. Сгубил поляков город Москва, потому что любой город — предмет веры, а не географии.
Ночью он проснулся и увидел свою неизвестную спасительницу у изголовья.
Она спала сидя, и лицо ее было прекрасно. Он схватил ее прохладную руку, как коршун хватает зайца в степи, и тут же упал на дно своего сна. Старик, бывший некогда великим Александром, рассказывал, что тело его благотворно и спасет всякого заболевшего. «С волками жить — по-волчьи выть», — так закончил царь Александр свои речи.
Наконец Орлов проснулся в прохладе рассвета.
— Маэсмуки? — спросил он темноту, и темнота ответила «Мария».
Орлов удовлетворенно вздохнул и заснул снова.
Он еще несколько раз спрашивал, как ее зовут, потому что не был до конца уверен, что это чудо. Само имя было чудом для русского, потому что в жару она напоминала ему великий праздник Покрова, когда Мария, мать Бога, укрывает прохладным белым покрывалом снега усталую землю.
Он начал говорить с ней и понял, что не знает слова, которое описывает снег. Надо было рассказать, как прохладный белый покров несет спокойствие и спасение, как речка и пруд застывают, и страшный сом-людоед засыпает на дне, если не навсегда, то надолго.