Поодаль стояла ширма с русским Петрушкой. Тут все выходило попроще, зато честнее. Петрушка оказался тоже носат, будто итальянец, заблудившийся в России во время нашествия двунадесяти языков. Но он давно обрусел, и когда полицейский кричал Петрушке, что у того нет документов, тот верещал в ответ, что есть и паспорт, и печать в паспорте, и значится там Петр Петрович Уксусов, а не какой-нибудь «Болванов».
Кторов зачем-то остановился и стал смотреть представление. Витковский между тем, что-то бормоча под нос, продолжал идти. Он не заметил утраты собеседника.
Перед Кторовым, как барином в шинели, расступились и дали лучшее место. Петрушка тузил своих врагов, но вдруг набежавшая тряпичная собака оторвала ему ногу. Кукла не особенно расстроилась потерей и отправилась свататься. Невеста оказалась несговорчива, а Петрушка кричал (уже охрипшим голосом кукольника): «Принеси себя в жертву! Принеси себя в жертву!»
Кторов ощутил, как у него мерзнут ноги, особенно та, деревянная. Где-то далеко шел профессор университета, хранитель восточной коллекции Витольд Витковский и что-то бормотал под нос. Кторов казался себе тут не нужным — ни в масленичной толпе, ни сумасшедшему профессору, ни начальству в Генеральном штабе. Никому, кроме тех, кто сейчас находился в Сирии. Он жил чужой жертвой и был одинок.
Ничего не видя, полковник Кторов прошел через толпу, не заметив ее, и вдруг выскочил на пустое место.
Он находился на границе круга зевак.
Огромная кукла торчала в центре этого круга. На щеках Масленицы свеклой кто-то вывел два пятна, и Кторов с некоторой брезгливостью подумал о простонародном культе румяности.
Стоя на границе толпы и масленичной пустоты, Кторов вдруг вспомнил слова своей рязанской няни о лесных чудесах. Он и сам потом видел в лесу ведьмины круги, вернее, окружности, идеальные, будто проведенные циркулем на штабной карте. Они состояли из белесых грибов, проросших точно по замкнутой линии. Говорили, если ступить внутрь, начнется что-то страшное, как в каких-нибудь макабрических повестях. Точно, он вспомнил, недавно вышел том малороссийских рассказов, и там монах спасался от нечистой силы, очертив вокруг себя круг. Но тут роли поменялись, Масленица стояла в центре, готовая к смерти. Или не поменялись?
Неподалеку от Кторова переминался городовой. Рядом торчали два мужика с лопатами. Там же лежала куча песка — на пожарный случай. Все ждали главного.
И в этот момент из толпы выбежал молодец в красной рубахе. В руке у него пылал смоляной факел.
Молодец метнул свое оружие к ногам Масленицы, и тут полыхнуло.
Кторов смотрел в лицо Масленицы и вдруг увидел, что оно приобрело странные, совершенно человеческие черты. Прекрасная женщина стояла по колено в пламени, и огонь поднимался все выше.
Женщина на костре походила на Орлеанскую деву, и Кторов почувствовал себя одним из своры убийц. Он понял, что его любовь давно погибла, рассыпалась пеплом по полям, она убита безумным ревнивцем, и нет ей поминания на земле. Старик на деревянной ноге ощущал жар на своем лице и понимал, что в огне погибает не опостылевшая сырая зима. Там приносится жертва, и понятно, как исчезла его любовь.
Масленица строго смотрела ему в лицо, и глаза ее были печальны. Кторов видел, что она все знает и что будут войны. Многие умрут, мир продолжится без них, и никто не пожалеет убитых. Потом придут новые войны, такие же бессмысленные, и снова будет бушевать пламя.
Огонь бесновался, и сквозь пламя стали видны прутья, будто кости скелета. От жара они выгибались, и чудилось, будто человек в огне машет руками, прощаясь.
Кторов отвернулся и зашагал прочь, стараясь не оскользнуться на мокром снегу, перемешанном с глиной.
XX
(тетраморф)
Я бываю безумным лишь когда дует северо-западный и северный ветры; когда же дует южный, то я всегда сумею отличить ястреба от цапли.
Уильям Шекспир. «Гамлет»
Капитан Моруа вдруг обнаружил, что забыл вкус вина. Он много лет не был на родине, да что там — в тех странах, где вино привычно. Найти вино можно было и здесь, но привычка была утеряна, а привычка — это главное из того, что составляет удовольствие.
Он привык к тому восторгу, который доставляет глоток воды среди зноя, а вкус вина, легкий дурман от него, казался приметой детства. Хотя как раз арабы придумали слово «алкоголь». Арабы тут были подданными турок, но сама природа принадлежала им, как она принадлежала раньше изгнанным евреям.
Меж тем Моруа читал книгу из русской жизни. Книгу написал немец, живший в России, — по крайней мере так значилось в предисловии. Это был роман, полный страстей, и рассказывал он о часовщике-турке, поехавшем служить русскому царю. Было у турка три шубы, потому что его предупредили, что русское лето хуже турецкой зимы. Предупредили его также, что у русских всего по три, потому что они почитают Троицу, а летом у них три праздника. Это три Спаса, каждый из которых наполнен особым смыслом.