— Не мираж ли это, господа? — скептически спросил Орлов.
— Нет, — медленно произнес подполковник, — нет, это не мираж.
Перед ними из облаков и ветра строился город.
Подполковник с капитаном только крестились, а художник уже начал жать на какие-то рычаги в своем аппарате.
Внутри треснуло, и Максим Никифорович вдруг завыл от ужаса. Аппарат был испорчен: деревянный ящик был разбит, будто по нему ударили топором, а стеклянные пластинки оказались расколоты.
Топографы не обратили внимания на этот вой и вонзили карандаши в планшеты. Они лихорадочно фиксировали размеры и форму облачной аномалии.
Это был куб, уходящий далеко за пределы горизонта.
Капитан помнил, что он должен быть в двенадцать тысяч стадий с каждой стороны, и по привычке перевел это в версты. Получалось, как от Петербурга до Парижа.
Город над ними состоял пока из прямоугольных конструкций, но они постоянно двигались, будто уточняя свое положение.
Топографы увидели, что пророчество сбывается буквально — Небесный Иерусалим был отражением Иерусалима земного, только на месте его центра еще не устоялась погода, и там картина была смазана потоками ветра.
Орлов вспомнил апостольские слова «…а храма я не видел в нем — Бог и Агнец святыня его», и если так, то храм небесному городу не нужен.
Золото улиц, река, деревья, все попадало, как на военную карту — капитан по привычке прикинул, выдержит ли мост повозку в пятьсот пудов, и выходило, что выдержит.
За спиной у него со скрежетом елозил карандаш, а подполковник, не отрываясь от небес, налаживал угломер.
Вдруг по городу пошла рябь, и он вывернулся или, точнее, перевернулся.
Город уже не интересовала земля. Он перестал быть отражением того, что было под ним, и обратился остриями крыш к небу.
Теперь они видели несколько основ у Города. Город стоял на них, как на облачном слоеном пироге. Первая основа была из ясписа, то есть яшмы, вторая из сапфира, третья из халцедона, четвертая из смарагда-изумруда, пятая из сардоникса, огненного сердолика, шестая из простого сердолика, седьмая из хризолита, восьмая из вирилла, то есть берилла, девятая из топаза, десятая — хризопраза, одиннадцатая из гиацинта, а двенадцатая — была аметистовой.
Все, как им было обещано апостолом, и все ложилось на карту города с загадочными пометками «яш.», «1-хрспрз» — и так далее.
— Ничего не упускать! — Подполковник вцепился в свою удачу, как гусары во французский арьергард.
С отцом подполковника действительно случилась досадная неприятность на большой войне — его поручик преследовал французского маршала и сорвал у него эполет. Эполет был неважной заменой пленному маршалу.
Ему не хватило десяти секунд.
Но и у его сына тут счет шел на секунды, хотя удача была верной.
Два карандаша беспрерывно двигались по бумаге, шевелились губы, заучивая словесное объяснение, которое будет записано позднее.
Капитан по себе знал, что видение, а особенно сновидение, почти невозможно записать через несколько минут после пробуждения. Когда он как-то сказал об этом подполковнику, тот посмотрел на него странно, склонив голову, но ничего не сказал. Видимо, у него была похожая история.
Теперь они работали споро.
Сразу — иначе все растворится как дым.
Видение перед ними поворачивалось и бледнело.
Наконец налетел порыв сильного утреннего ветра и Город превратился в облака и синеву.
Видение пропало.
Округлость холма была забросана листами, Максим Никифорович плакал, обнимая свой аппарат. Он знал, что поможет своим товарищам разве что памятью художника. Дело его жизни лежало в его руках, будто мертвый ребенок, исполненный линз. Чтобы исправить дело, нужно отставить химию и вернуться к карандашу и кисти.
Запели птицы.
Наверх поднялись слуги с припасами и начали сервировать завтрак.
Старший из них быстро заговорил. Вернее, быстро затрещал как митральеза, спрашивая о чем-то.
— Что басурман хочет? — поинтересовался Максим Никифорович.
Орлов перевел медленно и отчетливо: «Он говорит, что хотел узнать, что это делали господа, когда так долго кричали и показывали пальцами в пустое небо».
НЕКОТОРЫЕ ПОЛЕЗНЫЕ СВЕДЕНИЯ
О РУССКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКАХ
Какая культурная значимость этой работы? Она заключается в том, что если ты хочешь читать войну и мир двенадцатого года, то читай документы, а не читай «Войну и мир» Толстого: а если хочешь получить эмоциональную зарядку от Наташи Ростовой, то читай «Войну и мир». Культурный человек тот, который заражается эмоциональным настроением от реальных фактов, а не от выдумки. Замечателен в этом отношении спор Бабеля с Буденным. Буденный говорит: ты исказил Конармию, а Бабель говорит: я и не собирался ее писать. Какой мне нужен был материал, тот я и брал. А если хочешь читать про Конармию, то возьми документы и читай. Буденный требует от писателя фактичности, и в этом мы с ним согласны.