Человек тянется к образу. Для него, к примеру, Турция — это то место, где правят жестокие султаны и стоят минареты. И все потому, что он прочитал это в книге про путешествия немецкого барона на русской службе, которую написал Распе.
Черная шерстяная ночь кутала теперь Витковского в его одиночестве. Клочки тьмы летели над миром, как птицы, потому что и птицы, и небо не принадлежат империям, а повсеместны.
За морем, в иерусалимском монастыре, смотрел в каменный свод своей кельи слепой монах и вспоминал свои прожитые жизни. Он не вспоминал снег, снег иногда случался и тут. Куда интереснее было другое воспоминание: его посещало видение замерзших рек, по которым идут обозы, и люди носят не одну, а три шубы зараз.
Но когда они входят в дом, шубы валятся в угол, и их начинает греть два тепла: жар печи и тепло женщины, и неизвестно, что жарче.
II
(урод)
Госпожа осмотрела его без внимания, как краденый товар... «Какой урод!» — воскликнула она. Но Вадим не слыхал — его душа была в слезах.
Михаил Лермонтов. «Вадим»
Темнота давно не пугала его. Да и вообще он давно не знал страха.
Страх остался там, где были отец и мать, их смерти, которые он помнил смутно, косые взгляды прочих и одно пробуждение ото сна, которое он помнил четко, лучше, чем хотел.
Сейчас, находясь во Тьме, он мог позволить себе спать вволю и просыпаться тогда, когда хочется.
А вот тогда, несчастным летним днем, кажется, грустно-холодным, во время дождей, в опочивальню вошли крепкие люди и выхватили его из кровати, будто котенка из лукошка. Он проснулся не от их прикосновений, а от холода. Одеяло осталось там, где вся его прежняя жизнь.
Он мотал уродливой головой, мычал, но слышал в ответ только сопение. Никто не объяснял мальчику происходящего, но урод понял, что счастье кончилось навсегда.
Ясно, это сделал младший брат, хотя его рядом не было.
Младшего брата он любил и даже простил ему убийство матери.
Убийство, впрочем, было невольным. Матери нельзя было рожать, так сказал греческий лекарь. Первым ребенком был он, урод с гигантской головой, и пролез на свет, что-то испортив в узком проходе. С тех пор урод боялся тесных мест и низких потолков.
Но мать любила его, и то, как она гладила его огромный череп с шишками, осталось в памяти урода навсегда. А вот лицо отца — нет. Урод забыл его напрочь, хотя отец был князем, и только он выходил на крыльцо, люди валились ничком — в грязь, снег, да неважно как.
Урод помнил лишь шлем отца, украшенный золотом. Там были изображены звери и птицы, диковинные цветы и крохотные всадники, скачущие на войну.
Все дело в том, что его отцом был князь, и князь хотел наследника. Наследником выходил он, мальчик-урод с бычьим черепом.
Поэтому был зачат младший. Мать умерла при родах, видимо из-за того, что младенец резво вылез на свет, не смущаясь теснотой и чужой болью. Он вышел красивым — в отца.
Шли годы, они существовали в разных мирах. Пока мальчик-урод сидел вместе с монахами среди книг — греческих и латинских, его брат скакал на коне. Разумеется, под присмотром дружины.
Однажды отец захотел, чтобы сын познал женщину, и ему привели крепкую и умелую, долго колдовавшую над ним. Уроду это не очень понравилось, хоть он и оставил семя в наложнице.
Это было не его страстью, и он не знал о том, что его род продолжился.
И вот отец умер. Не в бою, не от яда, а нелепо утонув на переправе. Золотой шлем лег на дно, и теперь рыбы недоуменно разглядывали всадников, чудесные цветы и диковинных зверей.
Но никакое царство не должно оставаться без хозяина ни часа, потому что тогда оно умирает в мучениях.
На следующий день в спальню урода пришли и изъяли его из настоящего и будущего, оставив ему только прошлое.
Его привезли в монастырь и посадили в келью.
Монастырь стоял у поворота реки, что слыла святой. В ней находили что-то общее с той, в которой крестился Спаситель. Рядом не было городов, им еще предстояло прорасти, границы княжеств не определились, леса казались непроходимыми, а дороги — опасными. Все было зыбко, как утренний туман. Солнце тут светило скупо, но монахи находили множество примет, роднящих это место со Святой землей, на которую Солнце не жалело своего жара. Один старец пророчествовал, что стены эти будут не раз разрушены, но потом каждый раз будут восставать из пепла, как сказочная птица, о которой говорится в былинах.