— Вот и славно! — неизвестно чему обрадовался батюшка. — Всего-то и остается, что выяснить, у кого такая канистра пропала. И при каких, сами понимаете, обстоятельствах…
— Легко сказать, — буркнул Петров, борясь с искушением отфутболить остатки канистры на самую середину пепелища, где угли были еще достаточно горячи, одним точным пинком избавившись от этой головной боли. — Как я вам это выясню?
— Ну, не мне вас учить, согласитесь, — кротко произнес отец Михаил с таким видом, словно беседа у них шла о погоде и видах на урожай, а не о поджоге церкви, который участковый отказывался расследовать чуть ли не открытым текстом. — Существует множество профессиональных приемов, о которых вы как сотрудник правоохранительных органов, несомненно, осведомлены намного лучше меня.
Участковый крякнул. С самого детства семья, школа и государство внушали ему, что попы — просто банда ленивых обманщиков, принципиальных захребетников или, в крайнем случае, блаженных дурачков, наивно верящих в сказки, в незапамятные времена выдуманные их более сообразительными предшественниками. Правда, позднее, став немного старше, Петров начал подозревать, что все не так просто, как это описывалось в книгах. Пару раз ему доводилось слышать, что священники будто бы получают образование, ни в чем не уступающее университетскому, а во многом и превосходящее его, так что люди они в большинстве своем умные, широко образованные — словом, такие, что пальца в рот не клади. Но сталкиваться со служителями культа вот так, нос к носу, лейтенанту Петрову не приходилось, и теперь он чувствовал, что оказался в крайне невыгодном положении человека, пытающегося переспорить оппонента, многократно превосходящего его по всем статьям. Попросту говоря, они с отцом Михаилом были в разных весовых категориях, и батюшка играл с ним как кошка с мышью. Он даже не спорил, а просто вразумлял: дескать, покайся, грешник, перестань валять дурака и берись-ка за дело, а то глядеть на тебя, дурака, срамно.
Беда была в том, что участковый Петров и без советов продвинутого попа отлично знал, как расследовать это дело. Возьмись он за расследование по-настоящему, и поджигатель уже к обеду, в крайнем случае к ужину, будет сидеть у него в кабинете и взахлеб давать показания, размазывая костлявым кулаком слезы и сопли по небритой разбойничьей роже. Ну, или там по бритой, какая разница… Да только что из этого получится, кроме неприятностей? Ведь участковый — тоже человек, и жить ему охота не меньше, чем иным-прочим.
Вот и получалось, что участковый инспектор Петров очутился меж двух огней. С одной стороны на него давил священник, который запросто мог организовать лейтенанту Петрову неприятности — не нарочно организовать, не со зла, а автоматически, в силу своего нежелания признать поражение и убраться из Сплавного подобру-поздорову. А с другой стороны… С другой стороны поджидало такое, о чем Петров и думать не хотел, потому что боялся. Точно про это лейтенант ничего не знал — по Сплавному ползли жутковатые слухи, и до Петрова доходили только их обрывки, потому что кто же станет посвящать в такие дела участкового милиционера, да еще нездешнего, пришлого, присланного из райцентра? Он знал лишь, что в окрестностях поселка творятся дела, в которые лучше не соваться — сгинешь без вести, а толку никакого не добьешься. Были уже такие, кто совался, и где они нынче? То-то, что нигде…
— Хотите добрый совет? — спросил он, неожиданно для себя самого преисполнившись к отцу Михаилу сочувствием. — Бросайте вы это гиблое дело и отправляйтесь куда-нибудь в другое место, там свой храм возводите. Что для вас, свет клином сошелся на этом Сплавном? Или начальство не отпускает? Так вы поезжайте, объясните все как есть, растолкуйте. Ведь это ж, между прочим, не дело, а сплошные убытки! Одних пиломатериалов за три раза сколько сгорело — это ж подумать страшно! И ведь ничего мы с вами тут не найдем, даже не надейтесь. Заявление я у вас, конечно, приму, да только что с того? Я ведь тоже, как и вы, приезжий, они меня в упор не видят, смотрят как на пустое место, по душам поговорить не с кем. Даже пью один, как алкоголик последний. Ну, кого вы к Богу повернуть хотите — разбойников этих лесных, браконьеров, пьяниц? Язычников?
— Язычников? — удивленно переспросил отец Михаил, глядя на участкового, как на некую редкую разновидность постельного клопа.
Петров заметил и правильно оценил этот взгляд, но не замолчал — его несло.
— Вот именно, язычников! Они верят, что в здешних лесах какая-то нечисть обитает. Вот этой самой нечисти они и поклоняются, ей и молятся, а вы им про Бога талдычите. Их бог в тайге живет, человечиной питается, кровью запивает! Самые настоящие язычники!
Отец Михаил поглядел с косогора вниз, на россыпь бревенчатых домов, сбегающих вниз по склону к широко разлившейся реке, поднял глаза к безоблачному синему небу, где вовсю сияло поднявшееся уже довольно высоко солнце, и, продолжая смотреть вверх, как бы невзначай спросил:
— А вы?
— Что — я? — не понял участковый.
— Кому вы поклоняетесь?
Петров в сердцах швырнул окурок на пепелище. Тот беззвучно приземлился в мягкий пепел, немного полежал, а потом вдруг густо задымился, вспыхнул по всей длине и в считаные секунды сгорел дотла.
— Я-то? — переспросил участковый и тяжело, протяжно вздохнул, обдав батюшку волной густого водочного перегара. — Ничего-то вы, отец Михаил, как я погляжу, в здешней жизни не понимаете. Я ж вам толкую: нездешний я, из райцентра переведен… А знаете, как я сюда попал?
— Нашалили, наверное, что-нибудь, — предположил отец Михаил, уставший сдерживать греховные порывы — в частности, раздражение, которое вызывал у него этот слизняк в погонах.
— Нашалил не нашалил — это к делу не относится, — нисколько не обидевшись, ответил участковый. — Я про другое спрашиваю: известно вам, что с прежним участковым стало? И не с ним одним, между прочим.
— Сие мне неведомо, — сказал батюшка.
— То есть не знаете. А надо бы знать! Так вот, укатал он кого-то из местных на пять лет за решетку. За что — не знаю. Было, наверное, за что. Ну, тот ему и пообещал: дескать, пожалеешь еще, да только долго жалеть не придется — заберет тебя Кончар, и косточек твоих не найдут…
— Кончар?
— Так они свою нечистую силу называют, я слыхал. И вот приходит он — участковый то есть — после работы домой, а дома прямо на постели лежит лисья голова. Как есть настоящая, и вся подушка в крови. Ну, он решил, что это родственники арестованного чудят, запугать его пытаются. Вынес он эту голову во двор, положил повыше, чтоб собаки не достали, взял другую подушку да и лег себе спать. Дело-то вечером было, затемно уже… Да. А утром, значит, хватились — нет участкового! Искали-искали, да так и не нашли. Даже косточек не нашли — в точности как тот мужик обещал.
Отец Михаил немного помолчал, ожидая продолжения, но Петров, кажется, иссяк. Тогда батюшка осторожно сказал:
— Ужас.
Участковый бросил на него свирепый взгляд исподлобья.
— Шуточки шутите, — сказал он. — Вот не думал, что священнослужитель будет смеяться над такими вещами.
Отец Михаил вздохнул. Этот беспредметный разговор его утомил, но следовало расставить точки над «i».
— Я и не думал шутить, — сказал он. — Просто я вижу, что вы напуганы, и соглашаюсь с вами: это действительно ужасно.
— А вы не напуганы? — обиделся Петров.
— Нет. Во-первых, мне доводилось видеть вещи пострашнее отрезанной лисьей головы на подушке. А во-вторых, у людей верующих есть огромное преимущество перед атеистами: им есть на кого уповать.
— Ну-у, батюшка, — пренебрежительно протянул Петров, — это вы загнули! Здесь вам не Троице-Сергиева лавра и даже не Киево-Печерская. Тут, как говорится, до Бога высоко, до царя далеко… Свои здесь порядки, отец Михаил.
— Так ведь я для того и приехал, чтобы их изменить, — мягко напомнил священник. — Да и вы, насколько я понимаю, тоже.
— Э-эх! — отчаянно воскликнул участковый и трясущейся рукой полез в пачку за новой сигаретой. — Не хотите вы меня понять, отец Михаил!
— Отчего же, я вас отлично понимаю. Даже лучше, чем вы думаете.
— Осуждаете? — полуутвердительно, с грустной насмешкой спросил Петров.