Чего Ванька не более зрителей и болельщиков ожидал, отчего, конечно, растерялся и руку ошарашенно пожал. Это ведь только в романах, чуть что, — «Я руки ему, подлецу, не подам!», а в жизни-то мало кто сумеет. И даже не оттого, что кишка тонка, а просто.
А Фрид громко, чтоб все слышали да еще больше изумлялись, хотя куда, казалось бы, еще:
— Ваня, милый Ваня, ну, что ж ты у нас такой-то?
Да еще и приобнять попытался другой рукой, но Елисеев нашел-таки в себе решимости от этой руки уклониться, что коварного новичка ничуть не обескуражило, конечно.
— Какой еще такой? — вопросом на вопрос хмуро ответствовал Иван.
— Впечатлительный слишком! Как, в натуре, тургеневская барышня.
— Слушай, пацан, я ведь не посмотрю, что ты такой накачанный, я, когда меня хорошо разозлят, могу…
— Верю, верю, Иван, прости меня, глупого, я ж к тебе конкретно от чистого сердца подошел, — враз посерьезнел Фрид, и все подумали, что вот сейчас впервые увидят истинное лицо этого неплохого, в сущности, человека.
— Ближе к делу, чего ты еще хочешь от меня? — уже, пожалуй, не столь непримиримо, ведь пожатая рука все же значит что-то.
— Я всего лишь хочу, чтобы ты не сердился, Ваня! Ни на меня, ни на свою Нинон. Ведь вы любите друг друга, уж я-то вижу, я в этом деле — поверьте на слово — эксперт! Нужно проще смотреть на жизнь, люди, и тогда все будет путем! Ну, что, собственно, позавчера или, точнее, вчера случилось? Да сущая фигня: просто немного перебрала девушка, осточертела ей враз обыденность, захотелось оторваться на полную, может, такой возможности не представится больше никогда. И я, как джентльмен, разумеется, не мог… Да поймите вы все — однообразие убивает любовь, собачья преданность убивает! А стрессы, хоть какие стрессы, разогревают кровь, вливают в нее адреналин. Ну, Ванек, все ништяк? Ты понял, что я тебе не враг, что я вообще никому не враг?
И совершенно сбитый с толку Иван позволил-таки себя приобнять этому змею. К тому ж ему в душе более всего хотелось, чтобы того сокрушающего всю его жизнь инцидента вообще не было, чтобы стерся он бесследно из памяти всех без исключения, однако это ж невозможно, а предлагаемый вариант, как ни крути, максимально соответствовал сокровенному чаянию разбитого Ваниного сердца.
— Да черт с вами со всеми, — махнул рукой начинающий рогоносец и даже губами что-то вроде улыбки изобразил, — по фиг мне все, я ж не мастодонт доисторический, а свободный, без комплексов человек!
И всем присутствующим стало легче, хотя легкое разочарование тоже ощущалось, но недолго. Лишь Нинка закусила губу, и в ее глазах блеснули слезы, но, может, это лишь показалось кому-то, кто на Нинку пристально глядел. А после уроков она уже рассказала ближайшей подруге об изведанном неземном блаженстве, с которым ни в какое сравнение не шли достигнутые с Ванькой да еще кое с кем ощущения. Подруга, разумеется, чуть позже также поделилась информацией, так что через пару дней ею владели все. Кроме, разумеется, тех, кто всегда и все узнает последним или вообще не узнает.
Так что, пройдя полный круг, подробности дошли и до Ивана. Что он при этом почувствовал, осталось тайной, потому как вторично смешить народ «королевич Елисей» счел невозможным и философически улыбался что было сил. Но, думается, без еще одной невидимой сердечной раны, возможно даже более глубокой и болезненной, не обошлось.
Однако, как бы там ни было, после школы Иван с Нинон почти сразу, никуда не поступив, поженились и, не мешкая, приступили к размножению. Правда, времени, чтобы двоих детенышей заделать, не хватило, и в положенный срок Ванька загремел «ва салдаты». И Нинка, похоже, его преданно ждала. По крайней мере, порочащих ее слухов не циркулировало по самым древним каналам межчеловеческой связи.
Потом Ванька вернулся, и они, ничуть не медля, заделали вторую девчонку, а потом отец двух дочек пристрастился попивать да жену поколачивать — Рита сама пару раз встречала школьную подругу вульгарно напудренной, будто этим способом можно обмануть общественную наблюдательность. Все, конечно, могло быть, но Рите почему-то сразу подумалось, что, видать, Иван, устав бороться с вековечным мужицким комплексом, дал ему полную волю. Видать, иные сердечные раны не лечит даже время, не исключено, что оно их иногда, наоборот, бередит…
Почтовый ящик с наружной стороны двери, прибитый там еще в незапамятные времена и неизвестно кем, как обычно, громыхнул предательски, едва Рита толкнула плечом допотопный дощатый притвор. Давно б, будь квартира собственная, оторвала его к чертовой матери, ибо никто ни одного письма никогда не пришлет, а газеты выписывать и читать — вовсе уж благоглупость совковая.