Первое заседание было назначено на 17 часов, куда прибыл совсем другой Трумэн, нежели тот, который беседовал со Сталиным двумя часами ранее. Его надменный взгляд на погоны генералиссимуса, дружбы которого он добивался в неформальной беседе, красноречиво говорил о произошедших резких изменениях в манере поведения Трумэна. На это обратили внимание все участники конференции. Это удивило даже Черчилля, которого американский президент намеревался «обрадовать» новостью вечером на личной встрече, о чем они договорились предварительно до приезда в Потсдам. Трумэн не мог рассказать заокеанскому союзнику всю правду, Черчилль не был информирован о немецких трофейных бомбах, но знал, что в рамках Манхэттенского проекта создается новый вид страшного оружия. Поэтому Трумэн считал, весть о том, что у США появилась атомная бомба, Черчилля непременно обрадует.
— Кому быть председателем на нашей конференции? — спросил Черчилль, после открытия заседания.
— Предлагаю президента США Трумэна! — высказался с ухмылкой Сталин, — тем более что у него родился ребенок, с чем я и поздравляю!
Трумэна передернуло в кресле, он снова показал «разбуженного спящего филина» ис ненавистью посмотрел на Сталина. Черчилль же улыбкой одаривал своего заокеанского союзника, с которым до этого он не был знаком лично. Сталин сделал жест рукой и в зал внесли корзинку цветов и поставили у ног Трумэна. Черчилль при этом аплодировал, не поднимаясь с кресла, что вызвало неописуемую ярость у Трумэна.
— Какой ребенок? — закричал он, — моя единственная дочь рождена еще в 1924 году!
— Ваш помощник умолчал об этом, — весело высказался Черчилль, — я подумал, внук родился!
— Я разберусь со своим помощником! — взвизгнул Трумэн — это недоразумение!
— Выходит, что это чужой ребенок родился? — с ухмылкой вопрошал Сталин, — но какое отношение Вы имеете к чужому ребенку?
— Я сказал, что это недоразумение! — уже спокойно, но твердым голосом заявил Трумэн, — и поскольку вы сами согласились, чтобы я был председателем нашей конференции, предлагаю перейти к делу!
Советский генералиссимус обменялся с Трумэном многозначительными взглядами и тот понял, Сталину известно, что в Аламогордо испытывали немецкую бомбу. Но и это не могло умерить его амбиций. «Не важно, чья бомба», — думал Трумэн, — «главное, что она испытана у нас и есть еще две в обойме!» Конференция начала обсуждать повестку дня и Трумэн, сохраняя вид гегемона, начал предлагать домашние заготовки своего нового госсекретаря по созданию Совета министров иностранных дел США, СССР, Великобритании, Китая и Франции.
Делал он это напористо и без оговорок, казалось, что он не предлагает, а заявляет, как о принятом уже решении. Сталину не нравился его тон, но генералиссимус осознавал, что конференция не могла уже изменить баланса сил в мире, какое бы решение она не приняла. Но и демонстрировать это понимание не следовало, а тем белее соглашаться с представительством Китая в решении проблем Европы. Этот вопрос был сырым и не продуманным американцами. И Сталин избрал тактику возражений на принципиальные вопросы, сохраняя спокойствие и немногословность. Больше говорил Трумэн, а Черчилль во всем соглашался с ним. Возражения Сталина вызывали замешательство Трумэна, который четко выполнял рекомендации совета по международным отношениям, читая их с листа. В конце концов, решили поручить министрам иностранных дел трех государств-участников конференции проработать повестку дня и предложить вопросы, которые необходимо рассмотреть на последующих заседаниях.
На последующие заседания предварительно наметили вопросы по Испании, о ликвидации эмиграционного правительства Польши, о репарациях, об объявлении войны Японии Италией и разделе флота Германии. Трумэн и Черчилль предлагали оставить итальянцам флот за проявленную солидарность в войне с Японией, Сталин согласился. Он видел, как Черчилль охотно пристраивался к мнению Трумэна, в результате оба союзника в один голос предложили начинать заседания не в 17, а в 16 часов.
— В шестнадцать? — переспросил Сталин, решивший пошутить, — с чем это связано? Уж, не с русской ли поговоркой: «Раньше сядешь — раньше выйдешь»?
— Именно так, — согласился Трумэн, не понимающий смысла поговорки, — будем раньше садиться, чтобы иметь возможность вечером поработать в своей резиденции.
— Согласен, — с улыбкой ответил Сталин, — только один вопрос: почему господин Черчилль отказывает русским в получении их доли германского флота?