У меня тоже ломка. Именно поэтому я сдвинула брови и аккуратно вынула свой локоть из его пальцев:
— У меня планы, Влад. Всего тебе хорошего, пусть твой тур будет мегауспешен. Пока!
Каминский состроил такое лицо, будто у него болят зубы:
— Я не знаю, почему ты это делаешь, но это жестоко. Тебе еще будет стыдно за это. Я сейчас поеду в «Роджер», нажрусь, и в субботу в Райске вместо концерта будет вялое музицирование бодунных уродов из Энска. И все это будет на твоей совести, Вера!
— Это будут только твои проблемы, Влад. Я все сказала. До встречи.
И я решительно двинулась в сторону своей машины. Подошла, поглядела в темное стекло: Каминский стоял, заложив большие пальцы за петельки джинс, и смотрел мне в спину. Я села за руль. Он стоял. Я завела мотор. Он стоял. Я раздраженно ударила кулаком по рулю и выскочила из машины. В два прыжка я оказалась около него и всадила кулаки в его широкую грудь:
— Не смей меня принуждать! Никогда и ни к чему! Слышишь? Я не поеду с тобой, не поеду!
Влад легко коснулся моего лица кончиками пальцев. Глаза-льдинки смотрели, казалось, прямо сквозь кожу, прямо туда, где я двумя руками держала себя за горло, заставляя отказаться, уехать уже и не устраивать мелодрам. Я развернулась и снова села в машину. Не поднимая глаз на все еще неподвижно стоящего Каминского, я вырулила на проезжую часть и влилась в поток. В последнюю секунду я малодушно кинула взгляд в зеркало заднего вида. Каминский стоял и смотрел мне вслед. Я… нет.
***
Когда я ввалилась к Лильке вся в соплях, сестра сразу поняла, что со мной:
— Эй, что это за узник ПМСа? Давай ка, умой морду, попей чаю и спать-спать. Не хочу ничего слышать, все, что ты сейчас хочешь навесить мне на уши — это чистый ничем не замутненный «играй гормон». Спать, спать!
И я безропотно попила чаю, сожрала в одно лицо целую плитку шоколада и свернулась клубочком на лилькином надувном матрасе. Проверила календарик в телефоне – действительно, ПМС, не иначе – день «Х» запланирован на воскресенье. Ну, во всяком случае, на мои пятничные планы это не повлияет. С этой мыслью я и уснула.
***
Пятничный дух витал в нашей area с самого утра. Все шлялись по комнатам, бесконечно курили, размазывали свои несчастные дела и задания, и я в том числе. Ближе к обеду прискакала Лерочка. Я называю эту девушку тем именем, какой образ в данную секунду она представляет наблюдателю. Так вот, явилась Лерочка. Весело щебеча глупости, она утащила меня в курилку. Мы покурили, потрепались ни о чем, а когда вышли из курилки в коридор, Лерочка схватила меня за локоть:
— Ты не хочешь помыть руки, Ника?
— Нет, с чего бы?
— Мне кажется, нам НУЖНО помыть руки, — и она распахнула передо мной дверь туалета. Я пожала плечами, вошла и открыла воду. Лерочка тоже вымыла руки. Старательно, с мылом. Долго. Так долго, пока не убедилась, что кроме нас в туалете никого не осталось. И тогда она перекинулась в Ли.
Ли схватила меня и буквально затолкала в кабинку. И там, в тесной кабинке офисного туалета, посреди рабочего дня, Ли в каблуках и макияже, Ли в шкуре Лерочки, очень быстро и очень профессионально показала мне небо в алмазах. Она закрыла мой рот своим, поймала мой финальный стон, дождалась, пока судорога удовольствия отпустит мое тело и только тогда отпустила меня. Я снова увидела эту ее улыбку, улыбку победителя. Вот кто настоящий альфа-самец. Вот кто не признает поражений. Вот кто запросто прижал меня к стене офисного сортира, и я даже не пикнула, завороженная исходящей от нее силой. Я подумала, смогла бы я отказать ей, если бы это она уезжала сегодня в тур? И смотрела бы она на меня так, как смотрел Каминский? Или просто заставила бы меня?
Ли приложила палец к губам, послушала немного, а потом выскользнула из кабинки. Я нажала на кнопку смыва и тоже вышла. Судя по всему, наше уединение никто не нарушал. Мы снова вымыли руки, я умылась, Ли накрасила губы. Потом прошептала мне:
— Я приеду в шесть, — и упорхнула.
А я пошла в курилку, выкурила еще одну сигарету и медленно и вальяжно побрела на рабместо. До шести оставалось не так уж много времени.
Я вышла на крыльцо, поискала взглядом машинку Лерочки, но не нашла. И полезла за сигаретой. Когда я подняла глаза, то увидела, как по подъездной дороге вкатилось на территорию нашего бизнес-центра черное чудовище фирмы Kawasaki. В черном и кожаном прикиде, за темным поляризованным стеклом шлема ни один человек в мире, ну, во всяком случае, в офисе, не узнал бы Лерочку Захарченко. Я выбросила окурок, надела протянутый Ли шлем и неуклюже влезла на байк за ее спиной.
Мы покатались около часа, от чего я получила не менее острое удовольствие, чем давеча в туалете. Город летел мимо нас, мы летели мимо города, мотоцикл рычал и вибрировал у меня между ног… В общем, все было кайфово и романтично, как и в прошлый раз. Но только теперь меня не одолевали мысли о личности Ли. Теперь я точно знала, что ждет меня под черной кожей ее куртки.
В конце концов, Ли свернула в район Холодного Яра, застроенный частным сектором. Оказалось, что живет она не в квартире, а в доме. Вернее, ей принадлежит половина дома. И куцый дворик, львиную долю которого отъел огромный гараж на две с половиной машины. Ли загнала мотоцикл в этот гараж, заперла ворота и повела меня в дом. Странный это был дом. Через крошечную прихожую, обильно наполненную дверями, мы попали сразу в огромное помещение, метров сорок квадратных. Потолка не было, дубовые балки сходились аркой высоко над нами – это крыша? Стены были покрыты серой штукатуркой, но определить это было не просто, потому что каждый миллиметр стен был покрыт рисунками. В рамках, налепленные на скотч или кнопкой пришпиленные, перекрывающие друг друга, нарисованные прямо на стенах – рисунки заполняли все, заслоняли собой весь мир. Кроме них в комнате как будто ничего не было, хотя там была и стильная мебель, и мольберт, и даже камин. Рисунков было много. И особенно много было рисунков меня. Как будто в комнате с зеркалами – со всех сторон на меня смотрела Ника Романова: в карандаше и акварелью, темперой, гуашью, тушью… Ника за компом и Ника в столовой, Ника курит, Ника смеется, Ника ест, Ника пьяная танцует на корпоративе… и Ника кончает. Огромная, наверное А1 формата, картина – мое лицо, искаженное страстью. Красками, в темных тонах. Завораживающая. Гипнотизирующая. На ней была не совсем я, а совсем ведьма.
— Нравится? — спросила Ли, безошибочно определив, какая из ее работ привлекла меня.
— Ты потрясающе талантливая, Ли! Это… Великолепно!
— Возьми себе, если хочешь, — и я почувствовала, как ее ладони заскользили вдоль моих боков, а дыхание стало шумным и прерывистым.
— У тебя есть другая комната, Ли? Я не могу здесь, слишком много зрителей, — прошептала я, прижимаясь к ней, как будто неосознанно пытаясь спрятаться.
— У меня в спальне тоже много рисунков. Но если ты хочешь, я сниму все до единого.
Спальня не была такой потрясающей, как гостиная, но моих портретов там действительно было много. И не только моих. Я сразу поняла, что это — Криса. Темноволосая, худая, с легким безумием в глазах. Ли нахмурилась и вырубила лампу. Стало темно, стало не различить, кто смотрит на нас со стен. Стало не до этого…
Я много внимания уделяю пальцам. Наверное, моя бисексуальность так проявляет себя. Я тащусь от пальцев, если они знают, что делают. Пальцы Каминского не вспомнились мне ни разу за эту безумную, изматывающую ночь. Зато пальцы Ли завладели моим умом так же прочно и сладко, как завладели моим телом. Она целовала меня — мою шею, мою грудь, мой живот – и губы ее оставляли на коже ожоги. Она трогала меня — мою спину, мои бедра, мою задницу— и ее прикосновения были слаще, чем поцелуи. Ее рот спускался все ниже, пока не добрался туда, где его уже ждали. Очень ждали. Я видела небо в алмазах, кажется, все время, пока ее невероятный язык и ловкие пальцы хозяйничали у меня между бедер. Она лизала, покусывала, теребила и делала со мной еще тысячу вещей, не имеющих названия, но имеющих вполне закономерный итог: я выла от удовольствия, меня трясло от удовольствия, я кончала, как заведенная! Мои жалкие попытки ответных ласк почему-то тоже действовали, и Ли, великая и ужасная Ли, хрипло вскрикивала и подавалась вперед, насаживаясь на мои пальцы, сильно и болезненно сжимала меня бедрами, выгибалась дугой, ведомая моим языком на вершину мира. И, черт возьми, я снова попросила пощады! Если бы я не попросила, она бы, нисколько не устав, продолжала это до утра, не меньше. А я маленькая и хрупкая, у меня ограничен запас сил и прочности, мне снова казалось, что секс в ближайшие десять лет не будет меня интересовать. Я уже знала, что это неправда, но…