В общем, Ли покормила меня каким-то вкуснющим салатом с морепродуктами, разложила на оттоманке в гостиной и сообщила, что я могу спать, а она хочет нарисовать меня с натуры, раз уж у нее есть такая возможность.
Ли в длинной, заляпанной красками футболке, стоящая у мольберта – сама так и просилась на картину. Я лежала, курила, и спать мне не очень хотелось. А хотелось кое-что понять, и я спросила:
— Почему ты подставила Таира?
— Потому что он мог обидеть тебя и мешал мне. Мне проще было его убрать, чем потом исправлять все, что он мог наделать.
— Тогда почему ты отдала ему деньги?
— Он спас мне жизнь.
— И как ты будешь действовать дальше?
— Никак. Он больше не играет никакой роли. Он больше не интересует меня.
— Почему?
— Потому, что появился Каа.
— Откуда ты знаешь про Каа?
— Ты же знаешь, кто я? Я все всегда узнаю.
— И что ты сделаешь с ним?
— Ничего. Я ничего не сделаю Каа. После Крисы я не могу ничего ему сделать. Я отступлюсь. Если ты выберешь его – достаточно будет одного твоего слова – и я исчезну.
— Ты же не признаешь поражений, Ли…
— Я не дура, Ника. Я все понимаю. Ты другая. То, что восхищало и привлекало Крису, тебя пугает и отталкивает. И ты никогда не выберешь женщину. Нет, не ты. Я знаю, что у меня нет шансов. Я радуюсь каждой секунде, я ловлю каждую каплю счастья быть с тобой, но я не дура.
— Если так, почему же ты подставила Агаларова? Вдруг я выберу его?
— Не выберешь. У Агаларова нет шансов. Агаларов — пустой. Смазливый, обаятельный, но пустой. А Каа полон содержания. Если бы не мое прошлое, если бы не моя натура, я взяла бы Каа себе. Но у него между ног имеется один предмет, одна мысль о котором выворачивает меня на изнанку. Но это к слову. Ты хочешь еще что-нибудь спросить?
— Каа толкнул тебя в спину?
— Это возможно. Он так тебе ответил? Я не стану спорить. Это возможно. А теперь помолчи, я рисую губы.
И я замолчала.
Реверс:
Влад Каминский прикрыл глаза, делая вид, что спит. Автобус мерно покачивался, Пашка похрапывал на соседнем сидении. Райск приближался. Вероника удалялась.
Что это было? За что она так с ним поступила? Десять дней ломки и мыслей про Нику. Десять дней дурацкого тура, в который его никто не провожал, кроме самодовольной Жюли и Земляковых. Десять дней мучительных попыток заснуть, десять дней без нее.
Каминский вынул телефон и начал набирать смс: «я все равно сделаю с тобой все, что запланировал, только это будет после тура. ты пожалеешь, что» Удалить. Еще раз: «я вернусь и сделаю все, чтобы ты» Удалить. «я заставлю тебя лезть на стену и умолять меня не останавливаться» Удалить. «Я люблю тебя и скучаю. Каа». Отправить.ъ
Глава 18.
Аверс:
Меня выписали в субботу. Прошло одиннадцать дней, голова немного зажила, руки покрылись следами от уколов, мозги свернулись в трубочку и снова развернулись. Я придумал и отверг пять десятков идей по завоеванию Вероники Романовой. Меня выписали. Приехал отец. Не слушая моего лепета, вынес мои вещи и сунул в машину. Я постоял минуту на крыльце четверки, вдыхая сырой воздух. И пошел в машину.
— Сын, мама хотела бы, чтобы ты пожил дома какое-то время. Ну, мы оба хотели бы. А бабушка хотела бы, чтобы ты пожил у них.
— Па, я хотел бы к себе. Но маму я уважу — поехали домой.
И мы поехали. Мама накрыла королевский стол. Бабушка сварила ведро хинкали. Дед улыбался, что редкое явление для деда. И все хотели знать, что со мной случилось. Думаю, отец бы даже начал пыхтеть про «найти и посадить». Но я не был в настроении для этого всего, так что сказал им, что попал под раздачу чисто случайно. Тем более менты уже приходили ко мне в больницу, и им я выдал ту же версию – шел к девушке, вошел в арку, напали… Никто меня больше не беспокоил. Интересно, кто из родичей заставил молчать маму? Ба, больше некому. Мама порывалась устроить трагедию из всего, что случилось с ее бедным мальчиком, но не при деде и особенно не при Ба. Так что мы мило посидели. И мама уложила меня на мою кровать, ту, что еще помнила, как я в детстве читал с фонариком под одеялом, а потом застирывал простыни по утрам, а потом прятал под матрас сигареты. Я вытянулся на узкой старой кровати и уснул. Мне не снилось ничего – чернота.
***
Воскресенье я начал бодрым и деятельным. Отбился от мамы, вызвал такси и поехал домой. Васька и Камиль встретили меня на Гагарина, мы немного потрещали, я позавидовал, что они хлещут пиво, а сам не пил — во-первых мне не советовали бухать врачи, а во вторых мне нужно было еще за руль. Камиль забрал мою тачку из сервиса и теперь она печальная и грязная, стояла под окнами, ожидая своего ветреного хозяина. Наконец, мужики ушли. Я спустился во двор, в парикмахерскую.
Самое печальное во всем этом – не проломленная башка, она заживет. Самое печальное – как меня изуродовал хирург, накладывавший швы. Волосы, мои волосы, черные, как вороново крыло, блестящие, длинные волосы были безжалостно срезаны. На голове моей творилось то, что в детстве мы называли «писькин праздник». И я пошел в парикмахерскую, надеясь, что профессионалы смогут что-то с этим сделать.
Две молоденькие грудастые парикмахерши чуть не подрались, выясняя, кто же будет меня стричь. Пока они это выясняли, я сел в кресло к третьей. Пожилая, с суровым лицом учительницы, парикмахерша осуждающе покачала головой, разглядывая мою прическу и свежий шов:
— Длинные были, да? Ну, ничего, мы сейчас поправим. А потом отрастет, у меня рука легкая.
И стала стричь. Я закрыл глаза, оплакивая остатки своей красоты. А когда открыл, то выдохнул с облегчением. Все было неплохо. Даже лучше, чем неплохо. Из зеркала на меня снова смотрел Таир Агаларов, гроза девиц. Я расплатился, щедро добавив мастерице на чай, и пошел домой.
Конечно, у меня был план. Поэтому я долго брился, мылся и наряжался. А потом сел в машину и поехал за покупками.
В итоге, часов в шесть я прибыл на Шильмана, вооруженный букетом, бутылкой французского шампанского и коробкой самых дорогих и вычурных пирожных, какие только нашлись в кондитерской на центральной площади. Пикнула сигналка, и я задрал голову, в надежде увидеть светящиеся окна. Вон оно – кухонное окно, сияющее ярким витражом. Ника дома. Одна беда – она может быть не одна. Ну и черт с ним. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Она открыла довольно быстро. Стояла в дверях, в коротенькой рубашке, с гнездом на голове, с бутербродом в руке — я просто растаял от этого вида судорожно жующей удивленной Никеши. Она будет встречать меня так после работы. Только из-под рубашки будет выпирать пузико, а за ногу ее будет держаться неуклюжий полуторагодовалый старший. Вот как я размечтался, придурок!
— Привет, Никеша, — и я улыбнулся, вкладывая в улыбку все свои мачо-навыки.
Она кивнула, прикрывая рот рукой и махнула мне, мол, проходи. Я вошел и замер на пороге прихожей. Ника, наконец, проглотила то, что жевала, и сказала:
— Это мне?
— Да, извини, я туплю, — и я сунул ей букет и пакет.
— Спасибо. С чего такие траты? — поинтересовалась она, заглядывая в пакет, и потопала в кухню. Я пошел следом.
— Ну, я же в гости пришел. Не с пустыми же руками, — вяло и неумно оправдывался я.
— Помнится, в прошлый раз ты обошелся пачкой презервативов, а?— и она глянула так хитро, что я сразу решил, что у меня непременно все получится.