— Понимаю, — вздохнула я, — но в честь твоего возвращения ты мог бы сделать исключение, и не доставать меня хотя бы сегодня?
— Ладно, — хитро улыбнулся Влад, стащил сапоги и пошел в комнату, волоча за собой вещи. Я тоже разулась, забросила пакет с продуктами на кухню, заодно включив чайник. И пошла за Владом.
Каминский уже разделся, оставшись только в джинсах, так что я пару секунд усмиряла себя и отводила глаза от ключиц, груди, живота, от темной дорожки волос, ведущей под ремень, от шевелящихся на бицепсах дракона и грифона… Короче! Влад улыбаясь потрошил сумку. Наконец, он вынул из нее пакет и протянул мне:
— Вот. Это подарок тебе. И немножко мне.
Я вытряхнула содержимое пакета на диван. Ну конечно! Это платье! Красивое — черное, шелковое, отделанное крупным тяжелым гипюром. Потрясающее платье!
— Ну и кто же его выбирал? — сощурилась я.
— Честно? Выбирал Эдик. У него три младшие сестры. Я ему доверяю. А что, не годится?
Вместо ответа я стащила водолазку, выпрыгнула из джинсов и натянула подарок на себя. В зеркальной двери шкафа-купе отразилась вся неземная красота Владового подарка и мое одновременно удивленное и довольное лицо. Все-таки ни одна женщина, сколь ровно бы она не относилась к шмоткам, не откажется получить в подарок охреническое черное платье. Потом в зазеркалье возник Влад и бережно снял резинку с моих волос. Копна рассыпалась по плечам. Я смотрела на себя и кайфовала.
— Эй, у тебя где-то был галстук, насколько я помню, — начала я свою благодарственную речь издалека.
— И что? — спросил Влад, запуская руки под подол моей обновки.
— А пиджак и рубашка у тебя есть? — спросила я, подставляя шею под обжигающие поцелуи.
— Возможно, — пробормотал Влад, не прекращая своего занятия.
— Тогда…— тут мне пришлось прерваться, потому что очень захотелось застонать, и я решила себя не сдерживать, — а-а-а тогда ты можешь их надеть, и я свожу тебя в рестора-а-а-а…..
— Знаешь что? Это платье — лучшее вложение денег, которое я сделал после покупки Gibson-а*. Во-первых ты разделась сама, и притом за три секунды. Во-вторых, тебя так легко добыть из него, просто очень легко. Гораздо проще, чем выковыривать из джинсов. В-третьих, ты в нем почти такая же красивая, как без всего. В-четвертых, ты обещала сводить меня в ресторан. Одни сплошные бонусы.
Я бы ответила ему что-нибудь, но мои мысли были слишком далеко. Они вертелись вокруг моего соска, который Влад перекатывал между пальцами, пока говорил о платье. И вокруг того, как заставить спущенные Владом трусики скатиться с колен, где они застряли, на пол. И вокруг того, хорошо ли отстирывается шелк. Потому что по всем законам жанра он просто обязан кончить на это самое чертово платье.
— Тебе нравится? — спросил Влад. И было совершенно непонятно, что он имеет в виду.
— Да, — простонала я, — да…
— Как ты могла бросить меня на парковке ДК десять дней назад, Вера? Как? И главное — зачем?
— Я… так… захотела-а-а…
— Надо бы наказать тебя за это. За мои бессонные ночи. За то, каким унылым дерьмом был концерт в Райске. За то, какие сны мне снились без тебя, Вера.
— На…пле…вать…
— Тебе наплевать? Мне прекратить?
— Нет…не останавливайся…
— Моего мнения никто не спросил, может, я не хочу?
— Ты… чертов… садист…Каа-а-а…
— Я садист? Я десять дней только и думал, как ты меня кинула. И я после этого садист?
— Что… ты…хочешь?...
— Вот это деловой разговор. Сама-то как думаешь?
— Плохо… я думаю плохо… Еще, Каминский, сделай так еще…
— Каминский? Кто это?
— Милый, сладкий, золотой мой… А-а-а…
— Мой. Скажи еще.
— Мой…
— Еще.
— Мой…
— Еще!
— Мой Каа…
— Вера-а-а… — Твоя… — я сказала это вслух? Или подумала? Это не важно… Он не услышал… Он не понял... ***
Мы лежали на ковре, Влад гладил мою шею кончиками пальцев и молчал. Молчащий Каминский — удивительное явление. Ну, кроме случаев, когда у него занят рот. Хотя я не удивилась бы, если бы узнала, что когда он творит свои чудеса там, внизу, он и при этом что-то говорит. Мне ужасно хотелось в душ. И ужасно не хотелось вставать, покидать его объятья, смывать с себя запах полыни и секса, следы его рук и губ, все то, что только что было между нами. Снова было. Снова было так, что я просто слетела с катушек.
— Я хочу в душ, — призналась я, наконец.
— Мгм, — отозвался он, но не пошевелился.
— Отпусти меня, пожалуйста, — попросила я.
— Никогда. Я никогда тебя не отпущу, Вера. Ты моя.
Приплыли. Я все-таки вякнула это вслух, а он все-таки услышал. Твою мать! И что мне теперь с этим делать?
— Отпусти меня в душ, Влад. И дай полотенце.
— Твое полотенце висит на правом крючке. Твой комплект ключей лежит на тумбочке. Твое мнение я с наслаждением выслушал пять минут назад. А теперь я доползу до кровати и буду спать.
И он действительно встал и ушел в спальню. А я заперлась в ванной и разрыдалась.
Я сидела на дне ванной, горячие струи лупили меня по спине, а я рыдала, размазывая по лицу сопли и слюни. Я плакала о себе, о самой себе, которую я неотвратимо и безвозвратно теряю здесь, в этой квартире, ключи от которой мне придется взять, если только я не смогу заставить себя… если у меня не хватит сил на то, чтобы… если я готова снова пережить все, что… Я плакала, а Влад, слава богам, не замечал этого. Или тактично не лез в мои дела и мои слезы. Мне понадобилось минут сорок, чтобы выплакаться. Кожа моя стала красной как у вареного рака. Я так устала от этих слез, что даже не стала сушить волосы. Я вытерлась и красной тенью выскользнула из ванной. И стала на перекрестке, как богатырь из сказки. На моем камне было написано примерно следующее: «направо пойдешь — в прихожую попадешь, коня потеряешь, зато сама жива останешься; налево пойдешь — в спальню попадешь, и сама пропадешь, и коня погубишь».
Я остановилась и пошарила в тощем мешочке моих душевных сил, пытаясь найти там хоть сколько-нибудь уверенности в том, что все делаю правильно. Зябко поеживаясь, я вошла в прихожую, и некоторое время тупо пялилась на тумбочку. На комплект ключей. На три маленьких кусочка латуни, которые перевернут мою жизнь. Я проигрываю эту партию, проигрываю с разгромным счетом. У меня на руках остался один единственный туз пик, а у Каминского еще целая прорва козырей. Я подняла глаза от ключей и уткнулась в собственное лицо, отражающееся в мутноватом зеркале. Вот женщина, которую хочет Влад Каминский. И Ли, ночная художница, девушка на мотоцикле. И, может быть, Таир Агаларов. А чего хочу я? Чтобы они все провалились сквозь землю? Не знаю. Но точно знаю, чего не хочу — принимать решение. Я подумаю об этом завтра. Не поеду же я сейчас по городу, в таких растрепанных чувствах? Завтра, я все решу завтра…
И я позорно поджала хвостик, заслонилась от решения, нырнула под теплый бок Влада и уснула.
Реверс:
Таир звонил. Ника не отвечала. Что с ней? Чем она занята? Валяется в койке с психованной извращенкой? Или с музыкантом? Зачем он звонит, ведь она не хочет с ним говорить. И все-таки он покорно выслушал все длинные гудки, до тех пор, пока автоматика не сбросила звонок.
Юлия Добкина, осторожно озираясь, рылась в архивном ящике, в поисках истории болезни. Ей нужен был номер телефона. И она нашла номер, быстро переписала себе и ушла из архива не замеченной.
Ли рисовала. Акварель плыла, перетекала, но Ли не нравилось. Акварель не передавала вкуса ее кожи, запаха ее волос, звука ее голоса. Ли хмурилась, меняла воду, отходила подальше, подходила поближе, курила… Не то, все не то… очередной портрет не изменит главного — Ника не принадлежит ей. Ника — как свет солнца, как ветер, как дождь — принадлежит всем и не принадлежит никому. Сможет ли Ли уступить ее Каа? только если поверит, что с ним Нике будет лучше. Игра еще не проиграна. Ли еще не сдалась. Она смыла краски и начала снова.
*Gibson — американская компания, производитель гитар. Гитары этой фирмы входят в десятку самых качественных инструментов в мире.