Васька — мой главный конкурент в вопросах баб, поскольку морда у него смазливая и язык подвешен. Мы играем на контрасте – я жгучий восточный тип, он — стопроцентный сибирский сибиряк, белокурая бестия. В зал мы тоже ходим вместе, это Толяна туда не заманишь. Кроме того, про Василия надо отметить, что он сынок богатого папаши и может позволить себе прожигать жизнь, не заботясь вопросами пропитания. То есть, он числится директором в одной из папиных фирм, но я не уверен, что он помнит, как называется это несчастное ООО.
Итак, Василий прибыл и взял быка за рога. Мы купили билеты и заняли места в плохо освещенном зале ДК Связи. Зал этот знавал лучшие времена, но самодеятельный театр «Мельница», чей спектакль мы собрались смотреть, очевидно, пользовался успехом у публики. Зал быстро наполнялся, Толян грыз орешки, Василий стрелял глазами по хорошеньким театралочкам, а я играл в «Зуму» на телефоне. Свет погас, представление началось…
Ребята из театра заслужили свою популярность, говорю откровенно. Спектакль увлек меня почти сразу, играли они хорошо, и пьеса была небанальная. Речь шла об испанской инквизиции, главную героиню обвинили в ведовстве и к финалу собирались жечь. Девочка – ведьма была неподражаема. Тоненькая большеглазая брюнетка, хрупкая даже на вид, как китайская статуэтка, девочка горела на сцене тем ярким и сильным пламенем, на которое способен только настоящий талант. В паузах между действиями зал взрывался аплодисментами, и я хлопал громче всех.
Финальная сцена, занавес раздвинулся, являя зрителям прикрученную к столбу ведьму. Диалог с инквизитором, занесенный факел палача…
Девушка запела. Голос у нее был не особенно выдающийся, но чистый, а пела она так, что я забыл дышать:
В покаянии – искупленье!
Я молчу, и оскорбленье
Наношу я этим палачу,
Вот сейчас все крики стихнут,
Вот сейчас поленья вспыхнут,
Вот тогда-то я и закричу…
Страшно! Мне ли притворяться?!
Инквизитор мой под рясой
Греет не распятье, а пентакль*…
Так грешно ли это, право —
Я хочу услышать: «Браво!»
Прежде чем закончится спектакль!
Ветер ластится к ладони…
Жаль, меня не похоронят,
Пеплом разлечусь по миру грешному…
Эй, палач, ну где твой факел?!
Лучше хохотать, чем плакать!
Я сгорю, и будет все по-прежнему…
Поджигай,
Хотя б согреемся!
Было б лето, было б хуже!
Пока живы мы – надеемся…
Черт — не страшен, бог— не нужен!
С последними аккордами палач швырнул факел на кучу хвороста и ленты алого шелка взметнулись к потолку, изображая пламя. «Ведьма» страшно закричала и занавес опустился. Я вскочил вместе со всем залом, отбивая ладони, заорал «Браво!». Скептичный Толик удивленно оглянулся на нас с Васькой. А мы орали, хлопали и пребывали в полном восторге.
Из-за занавеса вышли на поклон актеры. «Инквизитор» и «Ведьма» раскланивались публике, принимая букеты. Я схватился за Васькины розочки, стараясь отобрать у него букет, но Васька не отдал, потянул к себе. Несколько секунд мы перетягивали несчастный букет, пока наш высокоумный друг Толик не прокричал:
— Разделите на два, дебилы!
Васька от щедрот сунул мне три не самых помятых цветка, и я ломанулся к сцене.
Расталкивая плечами других поклонников «ведьминого» таланта, я все-таки опередил Ваську и подобрался к сцене. Сунул свои чахлые цветочки, и когда улыбающаяся «ведьма» протянула к ним руку, схватил ее и поцеловал тонкие пальцы. Актриса глянула на меня внимательно, и вдруг покраснела, так, что это стало заметно даже сквозь толстый слой грима. Кивнула и поскорее переключилась на Ваську и прочих букетодарителей.
Я выбрался из толпы обратно в зал и подошел к Толику, одиноко стоящему в проходе.
— Вы че, крыша поехала? — поинтересовался Толик.
— Да ты тупизна просто, Онотоле! Блин, какая пьеса, какая девушка! — я все еще пребывал под впечатлением.
— Только честно, Таирка, — специальным голосом проговорил Васька, подошедший сзади, и положил руку на мое плечо.
— Да как?! — удивленно выпучился я на Ваську. Дело в том, что условная фраза «только честно» обозначала, что Ваське нравится та же девица, что и мне, и завоевывать ее расположение мы условились честно, на голом обаянии, без запрещенных приемов вроде больших Васькиных денег или моих бойцовских данных. И, если она была произнесена, значит, Васька знал, как выйти на эту актрису и познакомиться с ней поближе. Значит, я могу попробовать!
Тут Васька понял свою ошибку, но было поздно. Теперь ему придется поделиться выходом, он достаточно знал меня, чтобы понять, что я запал на «ведьму» на полном серьезе. Скорчив печальную рожу, Васька сказал:
— Ладно, я проведу тебя за кулисы, хрен с тобой.
Толик кивнул:
— И я, и я пойду. Ведьма там может и одна, но меня вполне устроит какая-нибудь четвертая селянка.
Василий вынул телефон.
Реверс:
Актрису зовут Вера. Верочка. Она пьет мало, тянет один бокал вина уже полчаса. Актриса смотрит на режиссерских приятелей, черненького и беленького. Послепремьерный банкет только для своих, но левых набралось как-то неприлично много. Все они наперебой хвалят режиссера, постановщика драк, автора песен и конечно Ведьму и Инквизитора. Вера слушает в пол уха. Она думает о другом. Совсем не о том, что сегодня была прекрасна, не о том, что Ведьма ей удалась, что эта роль лучше, чем Женевьев из прошлого спектакля про французских аристократов начала прошлого века. Не о том, что Инквизитор набрался и активно подкатывается к девочке из кордебалета, а у него в октябре свадьба. Не о том, что режиссер зазвездился, и тянет одеяло на себя, как будто актеры вообще никакого участия в успехе постановки не принимали. Не о том, что Палач и Четвертый Стражник поют под гитару в углу, и к ним, плюнув на режиссера с его амбициями, откочевала большая часть участников пьянки. Не о том, что звуковик ругается с костюмершей, да так, что всем понятно, что проснутся они завтра в одной постели….
Вера думает о юноше. Юноша заразительно смеется, болтает без умолку, вокруг него уже собралась стайка барышень, многие из которых принимают его за актера. Но он не актер…
Вера думает, не смыть ли ей грим. Но не смывает…
*Обязы — положение раздающего в карточной игре “Деберц”, при котором все остальные игроки пасовали, и раздающий вынужден играть партию вне зависимости от своего желания.
*Пентакль — перевёрнутая пентаграмма, символ Сатаны.
Аверс:
Я проснулась. Лучше бы я этого не делала. Суббота — проклятие офисного планктона, потому что «каждую пятницу я в г*но». Я — не каждую. Но вчера пришлось, был повод.
Стеная под грузом похмелья, я прошлепала босыми пятками по паркету в сторону ванной. И остановилась. Похмелье ли у меня, или я уже дожилась до галлюцинаций? Ролета на кухонном окне была поднята, сквозь стекло светило солнце, а на стекле… Кто-то расписал кухонное окно. Цветные линии, какие-то лица, обрывки стихов, цветы и птицы… Это было так красиво, что я даже сразу не подумала о том, как это было сделано. Но как только подумала, так испугалась. Метнулась к окну, потерла стекло пальцем. Все было нарисовано с той стороны! Шестой этаж, надо мной еще седьмой, подо мной двадцать метров воздуха. Как???
Я стала рассматривать рисунки. Потрясающе красиво! Линии пересекались, переливались одна в другую, сквозь них проступали то контуры женского лица, то глаза, то цветок, то дракон. Слова тоже были кусочками, что-то вроде «проклятие мое», и «девушка, которая любит кнопки», и еще «цветок, распустившийся на ветру», и еще «немного солнца в холодной воде»…
Я рассматривала красоту на стекле минут десять, пребывая в полном шоке. Потом решила, что обдумаю этого художника уже после того, как приму душ и выпью кофе с сигаретой, а то думается слабо. Сказано — сделано. Я вымылась, сварила кофе в любимой бабушкиной медной турке, вынула сигарету и, с чашкой наперевес, отправилась на балкон — в комнатах стараюсь не курить. Я отдернула штору от балконной двери и замерла снова: окно гостиной и балконная дверь были покрыты теми же художествами, что и в кухне. Я поставила чашку на подоконник и двинулась в кабинет. Бинго! Окно расписано ! В кабинете были волки, совы, лошади и глаза-цветы. Уже бегом я бросилась в спальню, раздернула шторы. На окне был человек и мотоцикл. Мотоцикл черный, великолепно прорисованный, кажется, «круизер» называются такие мотоциклы. Человек стоит, опираясь рукой на руль мотоцикла, в темном, в сапогах и в глухом шлеме. Под мотоциклом и его хозяином было написано: «буду смотреть, как ты спишь…» и росчерк, в котором можно угадать три буквы — L е е.