Покурив, мы уселись в уголке с Бурдуковым и стали вести беседы. Настроение в первый раз за многие месяцы было отличным, все тревоги рассеялись, а усталость, голод и смерть казались сейчас далекими и иллюзорными. На некоторое время я потерял счет часам и минутам, а потом заметил, что свет в оконцах потускнел и в город пришел холодный вечер. Бурдуков, напротив, не был расслаблен, он довольно оживленно для своего темперамента рассказывал мне очередную историю, к которой я прислушивался сначала без интереса.
– В конце лета тринадцатого года я планировал выехать из Улясутая по делам своей торговой конторы в Хангельцык. Оттуда до Кобдо рукой подать, и я, как водится, заехал за корреспонденцией в Улясутайское консульство. В те годы консулом был господин Вальтер, он попросил меня задержаться, чтобы собрать письма и посылки коллегам в Кобдо. Пока пили чай, Вальтер объявил мне с улыбкой, что ко мне присоединится попутчик, сотник из Амурского казачьего полка, некто поручик Роман Федорович Унгерн-Штернберг. Да-да, Кирилл Иванович, тот самый барон фон Унгерн, который недавно штурмовал Ургу. Впрочем, тогда он еще не наделал столько шума, слышать о нем никому не приходилось. Вот так я его впервые и увидел. Представлял он собой изумительный образчик… Вбежал в комнату весь пыльный, потрепанный, на лице рыжая растительность, усы неопрятные висят, глаза блеклые, дикие. Оказалось, он только из Урги прискакал, чуть ли не за восемьсот верст, и тут же в Кобдо рвался без передыху, от чая отказался наотрез. Ему бы себя в порядок привести, а то вид разбойничий – брюки протерты, голенища в дырах, военный костюм в грязи, и запах, признаюсь, источал он туземный… Какой там! Забрал у Вальтера командировочное удостоверение с печатью и бегом на конюшни. Ну и я, чтобы не отстать, за ним. Был с ним улачи – проводник по-нашему – до Кобдо, монгол кривоногий, но проворный, все на себе винтовку Романа Федоровича таскал, а кроме винтовки, шашка у него сбоку висела и наган торчал за поясом, да еще пустой мешок брезентовый через плечо перекинут, вот и вся поклажа. Да, был еще ташур бамбуковый, которым монголы лошадей подгоняют. Так вот, Кирилл Иванович, как мы из Улясутая выехали, Унгерн этим ташуром монгола-улачи так угостил, что на следующем уртоне тот куда-то пропал с концами. По-монгольски барон тогда очень слабо понимал, а говорил и того хуже, я в дороге его учил как мог, я ведь при консульстве в Кобдо переводчиком числился, с детства по Монголии с отцом мотался… И такая беда была на каждом уртоне, а в улясутайской долине до Кобдо четырнадцать станций, как известно, – это верст пятьсот. И весь путь он с улачами бился, ташуром орудовал, не скупясь на затрещины, утверждал, что с этим ленивым народом нельзя иначе… Ох и икалось консулу Вальтеру в те трое суток, за которые мы доскакали до Кобдо. Много недобрых слов про него я в сердцах наговорил, подсунул он мне попутчика… К середине пути весь зад в кровавых мозолях был…
Бурдуков достал футляр, водрузил очки на нос и, прищурившись, провел руками по своим пышным усам. Он на какое-то время впал в задумчивость, как раз в тот момент, когда я задумчивость стряхнул и с интересом слушал его рассказ, поймав наконец нить повествования.
– Ну так вот, – продолжил Бурдуков, – первые двое суток скакали молча, барон оказался никудышным собеседником, был угрюм и молчалив. На последней ночевке, правда, удалось разговорить его. Грезил о подвигах, сражениях и великих делах, готовился к службе у Джа-ламы, а как узнал, что я в свое время был учителем монгольского, стал на стоянках усердно записывать слова и выражения и разучивал их в пути. И так барону не терпелось в Кобдо, что уговорил меня от Джаргаланта к озеру Хара-Ус-Нур выехать затемно! Этот сумасшедший в сумерках пытался скакать карьером, а когда с горем пополам добрались до долины близ озера, темень опустилась хоть глаз выколи. Разумеется, улачи потерял тропу, и мы заблудились среди болотистой местности в камышах. Монгол наотрез отказался ехать дальше, боясь сгинуть в болотах, даже ташур Унгерна в этот раз не спас дело. Барон спешился, взял коня за узду и приказал идти за ним следом. В чем в чем, а в чутье Роману Федоровичу не откажешь, по каким-то ему одному понятным приметам он ловко отыскивал среди кочек наиболее удобные места для перехода, и в итоге где-то через час мы, порядком вымотавшись, в грязи, искусанные гнусом, выбрались на твердую поверхность. Но тропы найти так и не смогли. А барон, представьте себе, застыл на месте и, шумно втянув носом воздух, объявил нам, будто чувствует запах дыма, добавив с уверенностью, что станция совсем рядом. Мы двинулись за ним, и что бы вы думали? Действительно, вскоре услышали лай собак и вышли к уртону! Меня тогда очень поразил этот жесткий, упертый тип с каким-то животным, инстинктивным чутьем. Но встречаться с ним еще раз я не хотел. И вам, Кирилл Иванович, рекомендую держаться от таких, как барон, подальше!