Ему повезло. Он вышел живым из десятков кровопролитных сражений, заслужил почет и уважение со стороны начальства и своих товарищей, а на противника в бою навевал ужас своим грозным видом и славой безжалостного убийцы. И по заслугам получил должность центуриона (сотника). Давно уже прошли те времена, когда он бесстрашно вел в бой свою знаменитую бессмертную сотню. Сейчас же старый центурион дослуживал свой солдатский век здесь, в отдаленном гарнизоне, на самой окраине Империи. Под его началом так же была сотня солдат, но не тех боевых воинов, а молодых ребят, охранявших преступников в Претории – резиденции римского правителя. Проклятая работа. Нет, трудной ее не назовешь. Просто иногда приходится приводить в исполнение смертные приговоры. Одно дело заколоть врага в бою, с удовольствием и наслаждением выпустив его черную кровь из жил, другое – казнить безоружного человека, хоть и преступника, но человека беззащитного. Никто никогда не видел, чтобы хоть один мускул дрогнул на лице центуриона при исполнении приговора, но, все же, нутро его противилось этому. Ничего, за долгое время службы денег у него скопилось в достатке, так что совсем скоро домой, к синему небу и абрикосовому саду!
Так думал Лонгин в тот апрельский полдень, жмуря глаза на яркое весеннее солнце.
Как бы я хотел быть похожим на него, – Ури украдкой посматривал на своего командира, пытаясь во всем ему подражать. Он уже несколько дней служил в его легионе и был горд не столько службой, сколько своим отражением в новеньком щите. Служба его была довольно простой. Он состоял в охране префекта Иудеи – прокуратора Понтия Пилата в его резиденции в Кесарии Палестинской. И вот теперь наконец мог лицезреть Правителя живьем. Правда, пост его был не в самом дворце, а недалеко от лифостратона, каменной плиты у входа во дворец Иуды, откуда он мог наблюдать все, что творится у входа во дворец. Прокуратор собирался отбыть в Иерусалим для контроля над ситуацией во время празднования светлого праздника Пасхи и Ури вместе со своей когортой собирались к переезду. Палестина была, пожалуй, самым проблемным регионом римской империи. Несмотря на то, что Палестина вовремя и в полном объеме платила налоги в римскую казну, местное ее население, евреи, были крайне строптивыми и от них можно было ожидать любого фортеля, вплоть до бунта и какой ни наесть смуты. Резиденция Прокуратора в Кесарии располагалась во дворце, построенном еще царем Иродом. Близость к Средиземному морю, прохладный ветер с залива освежали ее покои в жаркое время года, да и сам вид располагал к спокойной жизни, о которой прокуратор мечтал, несмотря на свой еще не старый возраст. Иерусалим же вызывал у Прокуратора внутреннее отвращение. Не то от большого количества людей, не то от той мышиной возни синедриона и его приспешников, то и дело вовлекавших его в какие-то сомнительные разбирательства и интриги. И вообще, положив руку на сердце, Пилат ненавидел евреев, но виду не подавал. За что? Да хотя бы за то, что все, что запрещено у нас, римлян, ибо это безнравственно и преступно, у этого народа вещи разрешенные! Прежние же установления, мерзкие и гнусные, держатся на нечестии. Самые низкие негодяи, презрев веру отцов, платят им подати, жертвуют им деньги, оттого и возросло могущество этого народа. Конечно, иудеи – народ дружный и охотно помогают друг другу, зато ко всем прочим смертным относятся с презрением и равнодушием, как к низшей касте. Ни с кем не делят пищу, ни ложе, избегают чужих женщин, зато со в своим творят такой разврат и любые непотребства, что сказать – язык не поворачивается. И те, кто, презрев свои законы, перешли к ним, тоже считаются иудеями. Главное – сделать обрезание и отречься от своих Богов, родителей, сестер, братьев и детей своих! И в этом они хотят отличаться от все остальных народов! Тьфу! Мерзкий народ! Сам Пилат был родом из знатного рода Понтиев. Понтии были потомками самнитов. После войны с римлянами большинство самнитов погибли, ну, а те, кто остался, смогли влиться в римское общество. Понтии же занимали в нем не последнюю роль. С молодости Пилат был связан с военным делом и прошел не один тяжелый военный поход, прежде чем получил свое прозвище – Пилат, что означало метатель копий! После этого он сделал свою политическую карьеру в качестве военного трибуна и был причислен к привилегированному сословию всадников.
Претория, в которой расположился прокуратор, прикасалась к стенам ограды Храма и составляла часть колоссальных сооружений, вмещавших в себя священные здания. Глубокие рвы обрамляли преторию, окруженную четырьмя башнями по квадрату и одну внутри, соединённые между собой оградами. Со стороны Ури сначала показалось, что перед ним целый город, так впечатляюще выглядело это грандиозное сооружение. Внутри же все было устроено, как и положено крепости, только роскошь, сквозившая в каждом его камне и фреске, напоминала, что это самый настоящий дворец. Такой роскоши Ури никогда в жизни еще не видел. С его поста был хорошо виден лифостратон с его огромными каменными плитами у жилого помещения, где находились покои прокуратора Иудеи. Несколько раз Пилат выходил под навес и садился в кресло, которое было специально расположено так, чтобы редкий гость этого региона – ветерок мог продувать это место, освежая префекта своей прохладой. Находиться внутри помещения было невыносимо, несмотря на то что лето еще не наступило. Ури не верил своим глазам! Он воочию видел самого величественного человека Иудеи – Понтия Пилата! И не издалека, как весь народ в праздники, а вот так, всего в десятке шагов! От одного взгляда прокуратора Ури съеживался и готов был провалиться сквозь каменную плиту. Взгляд правителя был жестким и острым, как кинжал. Бледное лицо его было очерчено выдающимися скулами, меж которых горбился крючковатый нос. Веки были спрятаны в глубокие глазницы, из-под которых огнем вспыхивали колючие бледно-голубые глаза. Сам вид Прокуратора был властный, жестокий, не терпящий возражений. Многие считали его самодуром, виновным в многочисленных казнях, оскорблениях населения, и, уж если непокорные иудеи бунтовали, то Пилат беспощадно подавлял их, и ни один мускул никогда не дрогнул на каменном лице воина. Ури помнил рассказы старожилов, как под покровом ночи, в аккурат, когда Тиберий назначил Понтия Прокуратором Иудеи, тот доставил в Иерусалим позолоченные изображения Цезаря, так называемые «знамена», тем самым поправ местные законы, гласящие о том, что категорически запрещено выставлять в славном городе Иерусалиме каких-либо идолов. Огромная толпа со всех окрестностей двинулась к Прокуратору, стала умолять его почтить их древние обычаи и убрать «знамена» из Иерусалима. Однако, Пилат ответил категорическим отказом, и тогда толпа пала ниц у его дома и оставалась недвижимой пять дней и пять ночей. На шестой день Пилат заседал в суде в Большом стадионе и призвал к себе толпу под видом того, что готов дать им ответ. Однако, вместо этого дал команду воинам, и те окружили толпу тройным кольцом. Евреи были ошеломлены происшедшим, и тогда Прокуратор объявил им, что все они будут разрублены на части, если не примут изображения Цезаря. Воины обнажили свои мечи и воцарилась гробовая тишина. Так продолжалось около минуты. И ту вся толпа, как по команде, пала на землю, с криком, что предпочтут смерть нарушению священного Закона, и склонили свои головы под сверкающие мечи. Пилат был взбешен и, в то же время, поражен их религиозному фанатизму. Он понял, что проиграл, и был вынужден пойти на попятную, отменив свой приказ и удалил «знамена» из Иерусалима.