Ох уж Пеюшка эта, зазнобушка! До сей поры еще хвалится, что денег у нее столько, что сразу тому мужику «Ладу» купит, кто замуж ее возьмет, и что вообще она такой капитал в руках держит — на четыре машины хватит. Предлагает себя увядающая бабенка, трясет мошной, да что-то никто ни на нее, ни на деньги не зарится. Кому подбирать охота гнутый, позеленевший пятак.
Машина. Савушкину она не нужна, а так в Кудрине уже многие легковые приобрели — в ожидании бетонных дорог, асфальта, когда здесь со временем город построят. Зять его, Михаил Игнатов, которого Хрисанф Мефодьевич в простодушии и любви называет Игнахой, собрался «Ниву» купить. И купит! Поворотливый, ладный мужик, все в руках у него кипит и спорится. А город построят тут, непременно построят, коли так много об этом кругом говорят. Нефть добывать будут, газ. Дороги хорошие выстелят. А машина Савушкину все равно не нужна. Ему и Солового хватит. Мерин добрый, хоть и бывает с норовом. Мерин за трудовые рубли куплен в совхозе. Конь для мужика и охотника выручка. Приставляй к коню розвальни в зиму, летом — телегу и рули в какую хошь сторону. И огород вспахать, и сено убрать, и навоз от пригона на поле вывезти…
Пея-Хомячиха не выходила из головы Хрисанфа Мефодьевича. Последние годы она стала приставать к охотнику, чтобы он ей меха продавал. Изредка Савушкин делал кое-кому услугу — то выдру сбудет, то пару норок, то на шапку ондатровых шкурок. Однако же не в ущерб плану заготовительному. На этот счет у Хрисанфа Мефодьевича было свое разумение: он считал, что хорошему человеку можно и уступить. Ведь свой же он человек — советский, и ему, живущему в пушно-меховом государстве, в сибирской сторонушке дальней, хочется иметь и богатую теплую шапку, и воротник ворсистый. Меха теперь и в магазине есть, да они «кусаются». Вот он купил себе темную норковую ушанку и заплатил за нее шестьсот рублей. Денег не пожалел, но подумал, что все-таки дорого…
Что говорить, выручал Савушкин близких людей мехами и мог бы хоть кому в этом честно признаться. Но Пее-Хомячихе не продал бы он и линючего зайца. Не принимала душа честного, трудового человека суерукую женщину. А Хомячиха продолжала смолой к нему льнуть. И стал он думать, как бы отвадить ее…
Случилось раз, был Савушкин в игривом и озорном настроении. Жена Марья ушла управляться по хозяйству, а Пея — к нему на порог. И тут же давай просить соболей: на родину к себе собирается, в Молдавию, так ее, мол, родственники просили достать собольков. Хрисанф Мефодьевич выслушал и сказал:
— В Сибири у нас меха — необходимость, а в южной стороне — роскошь. В Молдавии жарко, а в Сибири — морозы.
— Продай, — канючила Пея-Хомячиха. — За ценой я не постою.
— Я всех соболей государству сдал…
Пея ему не поверила.
— Видишь — ковер на стене? — спросил ее Савушкин.
— Вижу…
— Так это мне премию в зверопромхозе дали. Богатый подарок. А подарки такие зря не дают.
Савушкин прошелся по комнате, и куражливая, блажная мысль озарила его: «Разыграю жадную бабу!»
— Соболей сдал, а выхухоль оставил. Хочешь — бери! — И глаз Хрисанфа Мефодьевича лукаво ускользнул в сторону.
— Все шкурки вынай, какие у тебя есть! — приободрилась Хомячиха, и на лобик ее, узкий, пергаментно бледный, сбежали морщины. Видать, сильное торгашеское волнение испытывала она тогда.
Она на дыбки привстала, когда Хрисанф Мефодьевич ушел за перегородку и стал шариться там, хрустеть чем-то. Хрустел и посмеивался. Оно и было над чем… Давненько уже он вздернул на проволоку своего вороватого, обленившегося кота и ободрал. Шкура у кота была просто дивной: черная, с мягкой длинной шерстью, и шерсть — с переливами, как вороново крыло на свету. Просто диковинный кот! Но ведь — не выхухоль же! Выхухоль — маленькая, и в здешних краях она вовсе не водится… Пошутковать вздумал Хрисанф Мефодьевич. Однако и то разумел, что шутковать-пошучивать — на себя плеть покручивать: не теперь, так потом отрыгнется. Думал: «Заломлю ей золотую цену, посмотрю, что с нею будет!» И заломил: