— У меня-то их шестеро. Пить-гулять отцу было некогда. Дети в труде выросли. Тот же Филипп. Это не тот Филипп, который не туда влип. С умом, в труде шел по жизни и на дорогу вышел, на светлое место из потемок-то выбрел, хотя и в таежной глуши сызмалу… А мне воевать пришлось с начала и до конца. Дорога моя шла домой от эльбинского моста…
Стоит в ушах голос отца — душевный, распевный, и все существо Филиппа Ефимовича наполняется лаской, глубоким чувством к родителю.
— Я, други, кадровый рабочий шпалозавода, — на звонкую струну нижутся слова отца. — Работали, устали не знали. Рабочий да крестьянин всегда были на земле главными хозяевами. Теперь все машины да роботы — смотрим, читаем, слышим. Но и они не заменят нас, человека. В помощники надо их взять, а власти давать им нельзя. Что человеком порождено, то пусть человеку и служит… А порождение ума и рук, опять же, бывает и доброе, и злое. Вот от злого нам бы избавиться! Неужели не договоримся? Должны… Я в основном строитель — дома деревянные для людей мастерил. От своего простого звания не открещиваюсь, а горжусь. Не поп, так в ризу не одевайся. Да и риза таким, как я, не к нутру. Раньше старые люди говаривали, и я повторю за ними: бог не без милости, а мы не без доли. Ежели жил, то должна по тебе память остаться добрая…
Отец в армию провожал Филиппа — наказывал храбрость и честь всегда при себе носить. Служил Филипп Ефимович в Энске, год там учился в танковом полку, получил специальность водителя, а звание — младший сержант. Оттуда в Калининградскую область попал, назначили заместителем командира взвода. Служил образцово, ходил в активистах, авторитет имел — выбрали секретарем партийного бюро.
Армия — школа могучая. «Партизаны» к ним приезжали — сбор офицеров запаса. Смешно было поначалу на них смотреть: выправки нет, жирок отложился там, где ему быть не должно. Подтянуться на турнике не могли. Сильно отличались, когда поступали «на перековку», от кадровых. А у многих «запасников» были значки на груди: механик-водитель второго класса.
На учениях «партизаны» падали с колейного моста на подъеме. Небрежно преодолевали эскарпы и контрэскарпы. А преодолевать их надо так ловко, чтобы, как говорится, не вытряхнуть себе мозги. Механик-водитель сидит на танке справа на кромке гусеницы. От этого происходит смещение центра, тут надо привыкнуть и линию центра чувствовать. Ну, «партизаны» и на пузо садились, и всяко. Но тренировались, учились, и никто не смеялся над их неуклюжестью. Месяца через два это были уже настоящие танкисты, воины, офицеры. А достигалось все постоянным трудом: из люка после учений и учитель, и ученик вылезали мокрые…
Армия осталась у Чипурова в памяти на всю жизнь. А потом — тот же славный сплавной участок Когоньжа. Летом — плоты, зимой — трелевка в Борках…
Из всех увлечений единственная, пожалуй, и неизменная — это охота. С сыном брали медведя в берлоге. Лося однажды стрелял, пуля прошла навылет и по хребту задела лайку по кличке Грозный. Свет меркнул в прекрасных и умных собачьих глазах, а им с сыном душу рвала на части жалость, досада на такую оплошность. Было печали, было…
Директором стал не по желанию, а вот теперь за восемь лет понял, что нужен здесь был, и кое-что сделать успел.
Что еще вспоминается? Личное взять? Любовь его к Вике, учительнице английского языка? Да полно! Разве это в газету надо? Встань с дивана, сядь снова к столу и напиши все о плане, о лесе, о нуждах своих. Пиши, а Румянцев поправит: он на писании «собаку съел».
Назавтра страницы прочел Николай Савельевич и сказал:
— Суховато, конечно, но делово. Можно б лирики дать… Однако, Павлинов решит, надо ли.
— Какая там лирика, когда напряжение сплошное, — отмахнулся Филипп Ефимович.
— Напряжения, конечно, хватает, а что еще дальше будет… — Румянцев задумался. — А было же время, когда даже предрики и райкомовские работники почти каждую субботу на рыбалку, а то на охоту ездили! Помнишь Юсупа Каюмовича? Веселый был человек, душевного склада. Высокая должность его не портила, и как председатель райисполкома он в деле своем всегда проявлял беспокойство.
— В те годы я его видел, но не общался с ним, про сто не приходилось. На одну ногу Юсуп Каюмович сильно хромал.
— Да. С ним был случай на рыбалке у моего брата Бориса… В конце октября тянули Макабиху неводом подо льдом. Надо было одним крылом снасти быстро исток перекрыть, чтобы щука не успела выйти: она же торпедой в воде идет, тут не зевай. Юсуп Каюмович взбудораженный, красный, целиком весь азартом охвачен. Ухватился за тягу и вперед всех шустро поковылял вдоль берега. А там кочки, он запнулся и упал, в живцах выкупался — ладом-то еще не промерзло. Мужики глянули — нету предрика, даже и головы не видать! Брат мой Борис побежал, отыскал его в кочках и наругал. Юсуп Каюмович бросил веревку и похромал в избушку — была неподалеку. Сам весь недовольный и злой.