— Охотника из него не получится, я сразу сказал. На унты ценный мех! От жира лоснится. — Гринашко остановился. — От того берега начнем мерять. Достану шнур…
Он ловким движением плеч сбросил рюкзак, стал развязывать. Бучельников, глядя ему в затылок, беззвучно посмеивался.
— А помнишь, на прошлой охоте Блохин из Кудрина своего кобелька в зимовье привозил? Тоже бакулка! Побегал немного с нами по тайге и к избушке вернулся. Мы тогда на другой день утром в зимовье пришли. Пес за день и ночь так проголодался, что кисы с охотничьих лыж сожрал и дерево в щепки изгрыз.
— Лыжи добрые были… Я сказал Блохину, когда еще соберется сюда, чтобы не брал ту собаку. Беспутным не по лесам бегать, а на цепи по дворам сидеть и брехать на кого ни попадя.
Шнур Гринашко достал. Белый, смотанный и завязанный, как вожжевка, он еле приметно лежал на снегу. Бучельников поднял его из-под ног, положил на левую руку в изгиб локтя. Они спустились к речке. Запорошенные снегами, в набирающем силу рассвете стояли вдоль берега моторные лодки. Когда уже шли по льду, Сергей Данилович показал кивком головы на высокий ярок, искромсанный мощными гусеницами вездеходов.
— Это здесь мой Володя тогда страху набрался, — сказал Бучельников.
— То самое место, — подтвердил Гринашко. — Страшное лето было, впору и голову потерять…
Сухое, знойное лето без пожаров никак не обходится. Прежде в Нарыме засухи редко бывали, также, как и гроза в январе. Больше дождями мочило, чем солнцем выжаривало. Но в последние десятилетия засухи появлялись, как незваный и надоедливый гость. По три месяца кряду не выпадало ни капли, утрами не было видно ни рос, ни туманов. Такую вот сушь пережили недавно: страшное было лето…
Горели тогда кедровники на Миллионном и Котовском. Перестойные были леса, лет по триста стояло у них за плечами. Старость покрывала мохом стволы и сучья, лишайники сплошь обсидели комли и корни. Великаны, кубов по четырнадцать каждый, нередко валились в бурю со стоном и хрястом, обнажая трухлявую сердцевину. У Гринашко возникла мысль вырубать осторожно и понемногу Миллионный и Котовский. С лесхозом достигли договоренности, и кедровые эти массивы отдали осиповцам на порубку с условием делать ее аккуратно. Этот пункт в договоре можно было и не оговаривать, ибо Гринашко по складу натуры не мог вредить тайге. Кедрачи перестойные начали вырубать узкими лентами, с сохранением всего подроста, не применяя валочные машины. Только взялись за умную, плановую разработку, как пришел приказ свыше — не трогать кедровники. Гринашко повесил голову — пропадет древесина. Да и какая! Подсчеты давали объем: два миллиона кубометров. С одного кедра выходило шесть «пятер», шесть концов по пять с половиной метров. Гнилья в тех борах было много, и уже короед завелся. Не исключалась опасность появления шелкопряда. Если еще и этот мохнатый зверь в образе проволочно-шерстистой гусеницы навалится, то никакой химии с вредителем не справиться: разденет бор дочиста, хвоинки не оставит. Но шелкопряд, очаги которого уже были замечены, прийти не успел: кедровники искромсал огонь.
Пожар тушили всем миром. Да разве потушишь, когда огня — море, а техники — сущий пустяк. У людей, собранных сюда отовсюду, в руках были лопаты. С их помощью и сдирали мох, чтобы не дать огню переползти дальше. Но пламя искало и находило выходы, доставало все дальше и дальше. Риску, трудов хватало, а толк был невелик. Пожар гулял, проглатывая гектар за гектаром. Копоть и дым не исчезали на огромном пространстве. Тушить помогали нефтяники из управления технологического транспорта.
Володя Бучельников, может быть, больше других старался помогать, ведь горела его родная тайга. Гусеницами своего вездехода он давил профиля — перемешивая мох с землей, заглушая огонь. Уставал, едва не терял сознание от удушливой гари. За день намучается, надышится — в глазах мутно, молотками стучит в затылке.
Вот ехал он в таком подавленном состоянии с пожара, а темненько уж стало. Чузик надо переплывать. Пустил ГТТ, переплыл, на мели под тем берегом развернулся, поогляделся — все вроде нормально. Ребятишки в речке купаются, но до них далеконько. Задом на берег нужно въезжать, иначе там, на горе, развернуться как следует будет негде. Стал подниматься с отмели на задней скорости, движется потихоньку, вдруг видит — отец бежит к нему со стороны поселка, что-то кричит и руками машет… Обмерло сердце: подумалось, что какого-нибудь мальца зацепил, угодил тот под гусеницу. Воздух не мог протолкнуть из груди — как заклинило. Боль теперь ударяла не только в затылок, но и в виски. Вышел, пошатываясь, глаза зажмурил — открыть боится. А когда все же веки поднял, увидел раздавленный «Крым». Лодка была его собственная — недавно купил в Парамоновке, с отцом вместе ездили. Новьё была лодка, покататься ладом не успел.