Этот случай и вспомнил сейчас Сергей Данилович, когда на ярок подниматься стали.
— Ну, начали, значит, отсчитывать. Я пойду впереди, ты конец шнура держать будешь сзади. Блокнот, карандаш при мне. С первым поклоном тебя, дед Секлей! Верст двадцать пять нам бы сегодня отмахать надо. И не моги, сват, роптать!
Теперь они так и пойдут стометровками, в отдалении один от другого, от черты до черты, которые Иван Александрович уже начал прочерчивать на дороге палкой. Каждый стометровый отрезок отмечался в записной книжке крестиком. Потом крестики сплюсовать, разделить на десять и получится чистый километраж. Шагали и меряли, задерживаясь на мгновение. Разговаривать из-за дальности было им не с руки, молчали. Зато для раздумий простор представлялся широкий. О кедрачах и пожаре всегда вспоминалось Гринашко больно, с острой досадой на самого себя, что он, настырный и пробивной начальник участка, так и не смог выкроить из всего этого дела пользу обществу, хотя возни, толкотни хватило.
Пожар прогулялся по кронам, но сами стволы были только опалены огнем: кора почернела, вскипела смола, но сама древесина сохраняла еще все нужные свойства. Вот тут Гринашко и кинулся проявлять хозяйскую расторопность, написал в управление лесничества области, в объединение своей отрасли, просил дать как можно скорее осиповцам убрать обгоревший кедрач, благо им и удобно, и близко — от поселка всего двадцать семь километров. Если сразу не взять древесину после пожара, то потом будет поздно. На все просьбы его ответом было молчание — глухое, тягучее. Казалось, никому до его государственного вопроса, до его человеческого беспокойства нет дела. Да что там «казалось»: так и было в действительности. От него еще уходили письма в другие инстанции и точно проваливались. Тогда он начал звонить. С тем важным лицом разговор, с другим… На словах понимали, но практически не поддерживали. Препирались, ссылались на какие-то сложности, на запреты. А что запрещать, когда кедровники огнем погублены? Все было странно и походило на какую-то насмешку. Горельник рубить не давали. Так протянулся год, начался второй. И ведь пропали два миллиона кубов отличного леса! Обгорелые кедры теперь повалились от бурь, нагромоздили такие завалы, что не проломиться через них ни на какой всемогучей технике. А короедов порасплодилось на трупах деревьев несметно. Есть опасность, что вредители скоро станут перекочевывать на здоровые массивы хвойника, до которых пожар не дотянулся своим страшным жалом…
А как тот пожар тушили! Не смотрели б глаза на такую работу! Со всего района собрали сюда человек триста. Никто не спешил бороться с огнем — гуляли, спали на мягких прогретых моховых подушках по болотам, задирали головы в небо: ждали спасительных дождей. Но небо сырости не насылало и не сулило даже. Солнце перепеченным желтком висело в зное и дыме. Тушили тайгу, как дом свой родной спасали, одни осиповцы. Не было здесь и ни одного лесника. Гринашко давно возмущается, видя, как скверно несут службу лесхозы. Столько им привилегий, столько всего, а они не торопятся — разве к себе на личный покос на государственном тракторе и государственной лошади. Лесники обязаны дважды в месяц бывать на делянах, проверять, помогать. Но появляются на лесосеках раз в году — по весне, когда стает снег. Вот уж тут они петушатся, где надо, не надо — прикапываются, чтобы сдернуть побольше штраф с леспромхоза. Практически лесники у государства на пенсии и прямыми своими делами занимаются плохо. В лесах теперь не найдешь ни скамейки, ни ямы, где, как раньше бывало, можно было присесть отдохнуть, покурить. Черенки заготавливают да прореживают кое-как: пройдут по-над дорогой, а в глубь урмана и носа не сунут. Потому-то и нет надлежащей охраны лесов. На посадку берут тех же рабочих из леспромхоза, да еще настращают, мол, если людей им не выделят, то после штрафами замучают. Семена сосны заготавливают лесорубы, а лесники их себе быстро в план приходуют, будто это их собственные труды.
А то, что с почкой березовой происходит, — это же курам на смех. Полезное лекарственное сырье собирают школьники, отдают лесникам, лесники — аптекам. Охотникам коопзверопромхозов, да и любителям прочим, тоже доводится норма по дикорастущим травам, по березовой чаге и почке. Но редкий охотник склонен нести это бремя. Он лучше пойдет в аптеку и скупит там все, что ему нужно для сдачи. Таким образом килограмм той же березовой почки оборачивается четырехкратно. Кто тут кого обманывает — разобраться нетрудно. Обманутым остается государство… Нечто подобное было когда-то со сливочным маслом. Шли в магазин, покупали и опять же сдавали. И шла, множилась ложь по кругу…