— Самых что ни на есть служебных. Вы же, как я понял, числитесь свидетелем на этом участке дороги. Руководство доверило вам ответственное дело. Не собираетесь же вы его игнорировать?
— Конечно, не собираюсь… — машинально ответил я. — Но… Почему это вы вдруг, собственно говоря, так обеспокоились моими обязанностями?
— Да вы не перпеживайте так сильно! — Курт дружелюбно улыбался, запотелость со стекол очков сошла, и я увидел сквозь них близкопосаженные глаза, противоречащие улыбке, источающие, как мне показалось, жесткий, колючий, немилосердный взгляд. — Я уже довольно долго иду по дороге, лично знаком, без преувеличения, не с одной тысячью таких же как вы свидетелей. С некоторыми общался не один день. Меня, в определённом смысле, даже можно назвать знатоком свидетелей… И, как думаете, что я могу сказать конкретно о вас?
— Что? — разговор становился настолько для меня необычным и интересным, что я совершенно перестал чувствовать действие выпитой водки.
— Вы уникальная личность — свидетель, который пустил меня в свой дом. Остальные, несчетное количество, как я ни напрашивался, как ни изголялся, даже на порог меня не пускали… Говорили, что для таких как я есть мотели, гостиницы, трактиры и так далее… Везде бесплатная еда и кров. Ешь, пей, живи где хочешь и сколько хочешь. Но под свой свидетельский кров не пускали… В отличие от вас… Вы пустили, дали возможность хозяйничать, я попарился, одел ваш халат, приготовил вашу еду, сижу за вашим столом… И ничего… Поэтому, смею вас заверить, вы — уникум, среди всей своей свидетельской братии — исключение из правила…
Как так? Неужели это правда — никто из тысяч свидетелей, к которым он обращался, не пустил его на порог? Только я? С Петрой всё ясно — она бы ни за что не пустила этого проныру в свою обитель. Там даже я, её сосед, никогда не бывал. Но остальные-то! Неужели ни одного не нашлось, кто бы пустил Курта к себе в дом? В это не верилось. А если это правда, то — не совершил ли я чего-то запрещенного?
У меня аж спина похолодела. Я начал лихорадочно поднимать в памяти все запреты и правила, прописанные в контракте — среди них не было ни одного, хоть как-то регламентирующего порядок приглашения. Не существовало прямого запрета пускать Путников в дом.
Видимо, смятение и беспокойство, целиком захватившие меня, стали заметны Курту, потому что он попытался меня успокоить:
— Вам не стоит бить тревогу по этому поводу. Я выяснил абсолютно точно, общаясь со множеством свидетелей, что нет запрета для свидетелей приглашать к себе домой гостей, а также — угощать, беседовать, оставлять на ночлег и так далее…
— Почему же тогда все отказались это делать, кроме меня? — не смог я скрыть тревогу.
— Как раз по этой причине я решил, что вы — уникум. Может, вы сами объясните, почему пустили меня? Что же касается остальных, то самое популярное объяснение их отказа было таким: мол всё, что происходит за стенами моего дома — касается всех, а всё что в стенах — только меня… Там — мой внутренний мир, в который никто не имеет права вторгаться…
— Внутренний мир… — повторил я.
— Именно так. Все, кто удосуживался хоть как-то объяснить свой отказ, а не просто игнорировать мой вопрос, ссылались на свой внутренний мир. Как будто я пытаюсь вторгнуться в него, чтобы разрушить…
— А это не так? С какой тогда целью вы пытались проникать в дома свидетелей? Вокруг ведь действительно много мест, где можно остановиться на ночлег и даже поселиться на постоянной основе… Но вы упорно стремились проникнуть в дом свидетеля… И вот, вам это удалось… Теперь скажите — зачем?
— Чтобы излить душу… — коротко ответил Курт.
— Излить душу?
Значение этих слов не было для меня загадкой, но в устах Курта они прозвучали как-то странно — по-новому — как будто я впервые их услышал, поэтому не смог сразу понять их смысла. А когда понял, продолжал гадать — точно ли они имеют такое значение или ещё какое-то — скрытое, недоступное для понимания простых смертных.
— Я сказал что-то запредельное? Вам неведомое? Разве вы не каждый день с этим сталкиваетесь? Наблюдаете, встречаетесь с новыми путниками, выслушиваете их исповеди, анализируете, записываете, отправляете отчёты выше по инстанции… Что, по-вашему, делают многие пуники, когда беседуют с вами? Изливают душу. Что в этом такого? Я не понимаю. Почему мне обязательно надо изливать душу в дороге, на берегу реки, в лесу, на улице, в городе, в магазине, в трактире — неизвестно где и кому? Может быть, я хочу излиь ее в тёплой обстановке, сидя за столом, находясь в доме свидетеля дороги, у которого, кстати говоря, работа такая — принимать на себя излитые души! Вот ответьте мне — почему меня всё время гонят? За что?!