Курт так резко встал с лавки, что мне показалось — он сейчас выпрыгнет из моего халата, полы которого хлопнули подобно крыльям птицы. А ещё стёкла его очков заблестели, словно сбрызнутые слёзами. Казалось, ещё немного — и он, как загнанный зверь, начнёт метаться по моему дому.
— Но вот же я, не задавая лишних вопросов, пустил вас, — пришла моя очередь успокаивать Курта.
— И то верно, — как-то уж очень быстро успокоился он.
— Это произошло впервые. Раньше я никогда не принимал гостей. Так что и повода отказать не было… Надеюсь, и дальше не будет… И раз уж вы здесь, и готовы излить душу, то — давайте, изливайте! Я вас выслушаю…
— Поверьте, это самые прекрасные слова, которые мне довелось слышать за всю мою долгую жизнь! — Курт не спешил садиться обратно за стол. — В благодарность за эти слова, доставившие мне столько радости, я готов взяться за приготовление ужина из тех продуктов, которые, я заметил, вы принесли с собой — с вашего разрешения, конечно же…
— Пожалуйста, — разрешил тут же я. — И раз уж вы такой всесторонний знаток всего, то ответьте на вопрос: почему вкусные блюда — например, такие как ваша картошка с салом — не столько утоляют голод, сколько разжигают аппетит…
Курт скрылся из виду за печкой, где стал весело шуршать, шуметь, звенеть и говорить так громко и энергично, что его, наверняка, было слышно с улицы.
— На этот вопрос есть только один ответ: человек — существо ненасытное. Особенно что касается греха — в вашем случае чревоугодия… Нет в человеке предела насыщения грехом. Даже некоторые физиологические ограничения научился человек обходить. В истории масса случаев успешного их преодоления. Возьмём хотя бы Луция Луциния Лукулла, древнеримского консула, военачальника и политического деятеля, который вошел в историю благодаря своему обжорству. Лукулл пиршествовал почти без перерыва. По достижении насыщения, он перышком вызывал рвоту, выпрастывал съеденное и выпитое и сразу же приступал к новой трапезе… И давайте не будем брать в расчёт такие ограничители, как сон и смерть — всё-таки в них нет ничего естественного, потому что они — явления, которые мы не в состоянии контролировать. Естественным я считаю только то, что мы контролировать можем.
Что-то я никогда не слышал про такого древнеримского деятеля и про смерть ничего не знал, но поверил Курту на слово — представил себе этакого круглого толстячка с добродушным лицом, который даже не сидит, а возлежит, а рабы подносят ему одно за другим разные блюда и кубки, полные вина. Он ест, пьёт и не может насытитться. Испытывает нескончаемое удовольствие от потреблояемых яств и напитков — считает процесс их поглощения естественным делом, потому что держит его под контролем. Но потом долгие и долгие дни и годы непрерывного пира вдруг прерываются процессом неестественным и неподконтрольным — то есть, проще говоря, смертью… Бедный Лукулл лежит бездыханный пузом кверху: в его животе продолжает перевариваться пища, но сам он уже мёртв.
— Располагайтесь поудобнее! — почти кричал Курт, быстро постукивая по доске ножом, шинкуя что-то и кидая на шкворпчащую сковородку. — Пока готовлю, буду изливать вам душу… А вы записывайте… Записывайте…
Вот же странный тип этот Курт. Его настоятельный призыв не вызвал во мне никакого протеста — даже наоборот. Захотелось поскорее взяться за работу — я перешел к письменному столу, взял с полки черновую тетрадь, уселся на стул с высокой спинкой, раскрыл тетрадь, вытащил из банки первую попавшуюся шариковую ручку, и нацелил её острие в левый верхний угол чистого листа, как пистолет, готовый выстрелить… Курт словно этого и ждал. Видел, что ли, меня сквозь печь? Тут же начал свой рассказ…
Глава 2
Чиканутые
Странно — столько лет прошло, а эти две спички, сгоревшие дотла, обугленные остовы которых были слегка загнуты и скручены, не выходили из головы Дмитрия Дмитриевича. Кто-то сжег их — одну прямо на входе в Главный дворец, где полно видеокамер, охраны и гвардейцев, другую дальше, в конце длинной парадной лестницы, обе — на пути у него. Чиркнув серной головкой о коробок, этот человек смотрел и ждал, когда спичка прогорит больше, чем наполовину, потом осторожно, чтобы не раскрошить и при этом не обжечься о медленно остывающую серную головку, перехватил остов пальцами другой руки, и, легонько покручивая его, чтобы на коже не осталось ожогов, дал огню полностью сжечь дерево и погаснуть; и только после этого аккуратно положил полностью сгоревшую спичку туда, где вскоре должен был пройти он — Дмитрий Дмитриевич Дорогин на свою инаугурацию.