— Совсем озверели, собак тут кормить! — тишину заснеженного двора прорезал визгливый женский окрик. — Твари богатые, разводят нечисть шелудивую! Пошли прочь, а то сейчас отлов вызову! Обеих заберут!
У Нины застучало сердце, она вскочила со скамейки, но было поздно, дворняжка, не будь дурой, испарилась в неизвестном направлении, а окно захлопнулось. Нина рассматривала молчаливый фасад. Откуда-то из-за занавески за ней наблюдало убогое и невидимое зло. Нина погрозила кулаком фасаду и отправилась восвояси.
Говорят, помещенный в заключение человек сначала теряет личную свободу, затем личное пространство, а в конце концов и себя как личность. Нина сбежала из дома и от Егора, но этот побег ничего не решал. Хотелось бежать много дальше. Что такое произошло, отчего она рвалась на волю, как птица из скворечника? И когда вдруг обнаружилось, что ее скворечник на замке? Она не знала.
Снежный лев вновь открыл пасть, и белый шум накрыл город. Исчезли четкость звука и ясность изображения. Может, ей удастся разобраться во всем этом позже? Может, да, а может, и нет.
Она подошла к подъезду. За ней закрылась входная дверь, и все заволокло густым снегом.
В павильоне два мышонка курили в углу. Они засовывали сигареты куда-то под горло и выпускали табачный дым из всех складок. На мордах зверьков застыли безмятежные улыбки идиотов. Кусок сыра с дырками величиной с голову стоял в стороне у стены. Егор рассеяно поздоровался со странной парой и, переступая через кабели, вошел на съемочную площадку.
Снимали какую-то рекламу. В павильоне построили декорации многократно увеличенного угла комнаты. Стена в полосатых обоях, плинтус в человеческий рост, исполинские ножки стола, а под ними черная арка в стене — вход в мышиную нору. На площадке переставляли свет, директор приветствовал Егор жестом и показал, что скоро закончит и подойдет. Егор осмотрелся. Почти не пригибаясь, зашел в нору. Выглянул из нее. Отсюда люди сами казались мышами, суетливые человечки копошились вокруг техники, спорили, звонили кому-то, орали друг на друга. Несколько обезглавленных мышей топтались в стороне. Их большие ушастые морды лежали отдельно, придавая картине и вовсе фантасмагорический вид.
Егор направился в глубину павильона. Здесь была изнанка площадки. Холодная, темная, сырая, неприбранная обратная сторона. Здесь ничего не происходило, повсюду валялся всякий хлам, подсвеченные тусклым светом, угадывались мрачные стены темного кирпича. Он нашел брошенный офисный стул с отломанными подлокотниками. Машинально стряхнул с него мусор, сел и закурил, уставившись в сторону тепла и света, пробивавшихся из-за декорации.
Слова Альберта не шли у него из головы. Егор и сам, подобно отчаявшейся улитке, был готов ползти прочь из раковины брака. И чем дальше в сторону он отползал, тем с большим облегчением и радостью оглядывался назад. Да, он был уязвим, но понимал, что на свободе у него хотя бы есть шанс, а там, в ловушке, уже и надежды не оставалось. Словно брак из абстракции превратился в реальное существо, таящее в себе угрозу. Возможно, он не мог уничтожить Егора физически, но он истреблял и обессиливал его.
Когда-то они с Ниной развлекались, представляя себе сообщество государств как большую семью, в которой каждая страна, подобно человеку, имеет свою судьбу и характер. Здесь были все — любители хорошего вина, женщин, паштетов и устриц; «мальчики для битья», вечно во всем виноватые «козлы отпущения»; высокомерные и недальновидные зазнайки, уверенные в своем превосходстве; бесхитростные северные селяне; наглые, агрессивные и ленивые бедные родственники с восточных окраин. Нина видела себя в роли пылкой и страстной Италии, а Егора представляла Золотой Ордой, мстительной, раскосой, безжалостной и колченогой силой. Он был неспособен к оседлой жизни, неприхотлив и неутомим. Вечно стремился куда-то вперед, в степь, вдаль, в неизвестность. У Егора были другие идеи. Он видел Нину африканским государством, Сомали, Конго, Зимбабве. Народ яркий и самобытный, но кровожадный, неуправляемый и истеричный. Первая реакция — в драку и за копье. Вечная беспомощность, бардак, бойня и падающие самолеты. Кем он видел себя сам? Сначала педантичной Германией, потом какой-нибудь скандинавской страной, склонной к порядку, но с легкими странностями, потом подмороженной Исландией. В конце концов его словно сковали шельфовые льды Арктики. Теперь он был никем. Пингвином, застрявшим в холодных узах брака.