Пощечина сделала свое дело.
— Как ты смеешь! Я буду жаловаться!
— Начнем с того, что мы на «ты» не переходили, — прошептала она, наклоняясь к нему ближе. — А закончим тем, что я могу сейчас гораздо больше, чем вы. Например, подвергнуть вас насильственной эвтаназии, сообщив родственникам, что ваше состояние упало ниже предела выживаемости. Как идея?
Ее губы двигались, раскрывались и закрывались, завораживая его. Сочный абрикос. Спелый персик, истекающий нектаром. Ему нравится эта строптивая медсестра. Словно ролевая игра наяву. Такие красивые пухлые губы — и обещают ему насильственную эвтаназию. Что-то в этом есть.
— Боюсь, девочка, тебе не по силам справиться со мной. Силенок маловато, — огрызнулся мужчина, все же чувствуя больше злости и ярости к этой женщине, чем интереса и влечения.
Его глиняно-коричневые глаза скрестились в безмолвной битве с ее — цвета папируса. Они словно боролись на мате, играли без правил. Он взбесил ее так сильно, что рука бы не дрогнула всадить иглу с сильнодействующим препаратом прямо в сонную артерию. Она щекотала его эго тонким перышком, вызывая настолько различные эмоции, что определиться в них пока было невозможно.
— Что с твоим лицом? — спросил мужчина, оторвавшись от ее воинственного взгляда, что всаживал в него копья и выпускал стрелы. — Что с твоей кожей?
Его рука почти дотронулась до ее щеки, но девушка вовремя отошла от него. Такая странная кожа. Издалека красивая и сияющая, а вблизи рыхлая, неровная, словно по ней прошлись слоем тяжелой строительной штукатурки, как по стене с выбоинами и трещинами.
— На нем написано презрение к таким, как ты, — бросила медсестра и отошла к столику с лекарствами. Пальцы разрывала на части дрожь волнения. — Как вас зовут? Мы не нашли никаких документов в ваших вещах. И к вам еще из полиции зайдут скоро, раз вы пришли в себя.
Тут же забыв о ее лице и вообще обо всем на свете, он сунул руку под одеяло, куда успел бросить маленькую записку из цветов. Пока медсестра была занята лекарствами, он прочитал:
«Пора уходить со сцены. Либо ты забываешь, кто ты есть, либо все узнают правду. Кодовое слово «Достоевский». Дороги назад нет, не пытайся вернуться. Это не шутка».
— Я не помню, как меня точно зовут. Вроде Дима. А фамилию точно не вспомню.
— Не мудрено. С вашими-то травмами.
— Что случилось?
— Тоже не помните?
— Нет.
— Вас обнаружили случайные прохожие на улице. Множественные гематомы, переломы, ножевые ранения. Вы любимчик судьбы. Можно сказать, вас по кусочкам собрали.
— Меня избили? — его глаза округлились. Этого он действительного не помнил.
— Похоже на то, если вы сами в приступе психоза не нанесли себе все эти увечья.
— Очень смешно.
Она ввела ему в капельницу нужные лекарства и двинулась к выходу.
— Я помню, что у меня плохо с чувством юмора, — ответила у дверей. — Вы лучше подумайте, что делать с вашей не самой лучшей памятью. Быть просто Димой как-то не солидно.
Девушка вышла, а вслед ей полетели оскорбления и проклятия. Гадкая медсестра. Не привык он к такому обращению в больницах. Привык строить всех на свой лад, отдавать собственные приказы, а не получать по пальцам указкой от возомнившей себя богиней училки. Мужчина коснулся щеки. Представится шанс — она ответит за эту пощечину.
А пока что нужно вспомнить, кто он, и что делать с запиской.
***
Быть живой женской плотью и быть женщиной — две разные вещи.
Виктор Гюго «Человек, который смеется»
Звонок в дверь прервал какофонию бесед из телевизора, напевания песенки мимо нот и кошачьего мяуканья.
— Элька! Привет, дорогая, — девушки расцеловались у входа. — Какими судьбами? Почему без предупреждения? У нас даже ничего вкусного нет.
— Ничего и не надо. Валерьянку и чай с коньяком если найдешь, цены тебе не будет, — устало ответила Элина и прошла в кухню.
Там плюхнулась на диван и закрыла глаза. Планета кружилась внутри ее головы со скоростью космического шаттла. Рано или поздно она просто взорвется молекулами усталости, переутомления и разбитости.
— Еще молоко, если есть, Жень, — обратилась к подруге.
— Это все смешать в одной чашке? — усмехнулась та. — Решила из работника больницы превратиться в ее пациента?
— Нет, молоко отнесу котенку, который у вас в подъезде живет. Такой крошечный — и обречен на ужасную жизнь.
— Забрала бы себе, ведь ты любишь котиков. У меня уже есть, — Женя погладила, ластящуюся к ногам кошку, — мне хватит.
— Миша не разрешит. Даже не хочу заикаться насчет домашних животных. Не хочу даже знать, как он пройдется по мне скальпелем из слов.