Выбрать главу

Царевна Варвара Дарьина имела перед остальными небольшое преимущество по возрасту и немалое по опыту определенного рода. Дочь цариссы Дарьи, смотрительницы школы, она с детства вращалась в кругу старших, а поступив в курируемое мамой заведение, сразу сошлась с тогдашней «ночной хозяйкой школы» Аглаей, на чьи похождения даже стража закрывала глаза во избежание неприятностей. Теперь Варвара, примерно девятнадцати зим от роду (да, здесь считают зимами) сама стала главной. Увидев, что я проснулся, она опустилась прохладным седалищем на мои коленные чашечки, ее бедра окружили и сжали мои, а ровный голос поинтересовался как бы в пустоту:

— Все знают, откуда берутся дети?

— Могу показать, — мурлыкнула Ярослава из второго ряда, навалившегося на спины первых.

Первые сгрудились вокруг моей середины так, что меж голов едва проступал рваный кусочек неба. Задним пришлось расталкивать их, влезая лицами и давя на спины. Естественно, объект изучения под таким вниманием обрел признаки жизни.

— Ух ты! — пронесся изумленный гул.

Варвара с довольным высокомерием оглядела собравшихся. Высокая, отлично сложенная, с тонкой талией, расходящейся в крепкие плечи вверх и в широкие бедра вниз, она была красива, знала это и пользовалась этим. Ямочки на щеках, большие глаза, чувственные губы — все играло на публику, на подчинение либо соблазнение. Девушку портил только покровительственно-колючий взгляд, что становился другим лишь изредка — под действием страха, гнева или любопытства. Прячась за павлиньим хвостом женственности, распустившейся не по возрасту (впрочем, в отношении царевны Школы и Грибных рощ иногда достаточно просто слова «распустившейся») Варвара не давала понять, какая она на самом деле. То, какой быть старалась, мне не нравилось. Меня и не спрашивали. Плохо, что обращались со мной как с игрушкой, желая то сломать и поглядеть как устроен, то выкинуть, то навсегда отобрать у законного владельца. Пока не раскушу и не найду ключика, жить рядом с этим опасным существом придется с оглядкой.

— Это, — длинный Варварин пальчик прикоснулся к причине восторженного недоумения, — приносит нам боль, болезни, детей и удовольствие.

— Боль, болезни, детей и удовольствие, — запоминая, хором повторили несколько учениц.

— Болезни? — ужаснулась Любава, а ее ладонь в испуге прикрыла рот вместе с чутким носиком.

Округло-крепенькая и приземистая, царевна терялась среди сгрудившихся — в самом диком смысле этого слова — высоких и плотных соседок. Ее руки ежеминутно вскидывались, отправляя за уши непослушную прядь, поскольку глаза желали не просто смотреть, а видеть. И видеть все.

А что здесь видеть? Только меня. Только то, чем одарила природа. Кстати, спасибо природе, что не подкузьмила в этом плане. Особо гордиться, конечно, было нечем, но и стыдиться не следовало: все как у всех, не лучше и не хуже. Само собой, что под выражением «не следовало стыдиться» подразумевается аспект биологический, а не моральный. С последним все было кошмарнее некуда. «Хотелось провалиться на месте» — подножие вершины, куда закинуло чувства. А если провалиться, то до самого центра планеты, чтоб сгореть в адском пекле не только щеками и нервами, а вместе с памятью о том, как моим сном воспользовались с полнейшими бесстыдством и беспринципностью.

О, кстати, а не сплю ли я?! Может, вчера слишком много впечатлений в мозг привалило, если невообразимая чушь снится?

— Вспомни темный дом, — бросил кто-то Любаве в ответ.

— Кошмар, — покачала она головой.

Еще темный дом какой-то. Бред. Галлюцинация. Сонный морок. Сгиньте!

— Помните цариссу Ариадну, пятикратно не сдававшую вотчины на забаве? — продолжила Варвара. — До сих пор в темном доме. Если еще жива.

Посыпались дополнения:

— И свихнувшаяся царица тоже.

— Говорят, там долго не живут.

Я метался в бреду полусознания, когда вроде бы слышишь, что говорится, даже как бы понимаешь сказанное, но мысли находятся в другом месте. Ощущения — расстреливаются из пушки, способной пробить лобовую броню танка. Чувства исполняют барабанную дробь в кабине разума, смертельно пикирующего и не имеющего сил выйти из штопора.

— Можно посмотреть ближе? — обратилась низенькая лучисто-жизнерадостная Феофания.

Овалом лица, сложением и интересом к жизни она дублировала Любаву, правда, являлась ее затемненной копией. В отличие от светло-русой подруги, волосы у Феофании были черные и пышные. На этом различия заканчивались. Те же круглые щеки, те же маленькие глаза с хитринкой, которые даже моргали у обеих, казалось, строго синхронно… Дежа вю, разнесенное по краям спектра. Когда черное и белое выглядит, мыслит и действует абсолютно похоже, возникают сомнения в собственной вменяемости. Понятно, что это простое совпадение, но какой глубокий смысл…