— Говорят, я многое пропустила.
— Не многое, но кое-что, — признала Варвара.
— Не верю, — без обиняков заявила Антонина. — Клара сказала, что я полжизни потеряла. Полжизни для меня не кое-что.
Я понял, что пока вопрос не закроется, покоя не будет.
— Что предлагаешь?
Антонина с видом оскорбленной справедливости заявила:
— Тоже хочу полетать. — И добавила в свое оправдание: — Как все.
Заметив мой настрой решить проблему, Варвара начала подниматься. Я остановил ее нажимом на плечо:
— Не надо, отдыхай. Справлюсь. — И повернулся к Антонине: — Пошли.
Я шагнул первым, чтоб не видеть провожавших глаз и при вставании инстинктивно прикрыл ладонями лишнее. Не совсем лишнее, но в данном окружении. Недавняя дозорная с удовольствием отправилась следом — наверстывать половину жизни, а по возможности, в чем я нисколько не сомневался, урвать что-то и для второй половины. А то и для третьей. Для женской логики такое тоже считается нормальным — половин у них столько, сколько необходимо.
Вода в озере выглядела жидким льдом.
— Брр. — Снова лезть в холод не хотелось.
Надо. Ежась, я ступил в обдавшую обмораживающим пламенем жижу. Антонина стойко двигалась следом. Зашли на самую глубину, по пояс. Глубже здесь не бывает, если самому не выкопать.
Окрестные деревья чернели и бросали на берег страшные тени. Ночь обнимала, как скволыга свой сейф со сбережениями, захапущими лапами стремясь ухватить также все остальное, до чего сможет дотянуться. Но мы с царевной ей не давались — вода блестела, и мы немного видели друг друга. Рост спутницы равнялся моему. В плечах и бицепсах мы тоже одинаковы. Разница в том, что в местах, где у меня бугрилось, у нее пышно округлялось. А чем ниже, тем больше я проигрывал в мягкости и выигрывал по стройности. Ниже талии разница получалась разительной.
Антонина приблизилась и застыла гипсовой статуей, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. Ее взгляд не знал, куда деваться, а руки не знали, что делать. Она вроде собиралась их отдернуть, но вновь вцеплялась в смятую плоть. Сквозь пальцы подымавшимся тестом выпирала белая магма. Кусочки темных окружностей подглядывали из сведенных судорогой ладоней. Напряжение от нашей разнополости росло, как чужие дети.
Я собрался принять ногу царевны для прыжка, но она оказалась не готова. Или не поняла, почему мои кисти скрестились и выдвинулись вперед. Разъедаемая нерешительностью Антонина опускала лицо все ниже.
— Хочешь, покатаю по воде? — предложил я.
Ее ресницы удивленно вскинулись:
— Как катер?
— Лучше. Ложись.
На уровне разбежавшихся волн я выставил перед собой руки открытыми ладонями кверху.
— Сюда? — насторожилась девушка.
Из-под густых бровей сквозило напряжением. На плечах подрагивали — от озноба? — ярко-желтые волосы, в темноте казавшиеся рассыпавшимся промокшим сеном.
— Животом, — подсказал я.
Антонина вспыхнула. Ее лицо бегло оглянулось, но нас не увидят; наоборот, это мы увидим, если на высокий берег выйдет кто-то подсвеченный далеким костром. А у нас для них будет темно.
Мои руки приняли чуть развернувшееся, осторожно опустившееся создание, что недоумевало, с какого дуба рухнуло, согласившись на подобную авантюру. Мои ладони и запястья просели под навалившейся, жарко обтекшей густотой. Я и сам не понимал, как предложил такое. И кому! Из пятнадцати возможных выбил, как в стрелковом тире, самое едкое, язвительное, неприятное и морально скользкое. Словно жизнь медом казалась, и захотелось проблем. А может… хотелось, но не проблем? Поздно думать.
Нет, думать никогда не поздно. Если вдуматься по-настоящему, кажущееся провокацией происходящее — вовсе не идиотский поступок, который нашептали гормоны. Имеется шанс превратить тайного противника в возможного соратника. Ради такой цели можно постараться.
— Приподними лицо. Расправь руки в стороны, ноги вытяни назад и представь, что летишь. — Я начал медленно кружиться вокруг оси.
Привычно ожидавшие от окружающих некой пакости, окаменевшие мышцы в моих руках постепенно размягчались. Застывший свинец плавился, растекался, становясь ватным, и превращался в пух — невесомый, обманчивый, заманчивый.
Впервые такое чудо происходило со мной. Впервые мои руки в невыносимо интимной обстановке держали нагое тело другого человека, не испытывая к нему чувств родства или дружбы. Впервые доверчиво выставленная роскошь не убегала от взгляда, а терзала его невообразимой ранее близостью. В стае и с Томой я чувствовал себя по-другому: легко, раскованно, беззаботно. Здесь не было и быть не могло того отбрасывающего рамки приличий упоения свободой. Какие приличия в звериной стае? Не было и недавнего будоражащего веселья прыжковой неразберихи, поразившей скоротечной открытостью и бесшабашной смелостью случившегося во тьме озера. Было другое. То, чего еще никогда не было.