Джеймс Генри
Урок мастера
Генри Джеймс
Урок мастера
Пер. - А.Шадрин.
1
Ему сказали, что дамы ушли в церковь, но он имел возможность убедиться, что это не совсем так, судя по тому, что увидел с верхних ступенек лестницы (она спускалась со значительной высоты двумя маршами, очень изящно изогнутыми на повороте), стоя у порога дверей длинной, залитой светом галереи, откуда открывался вид на огромную лужайку. Там, в некотором расстоянии от него, под развесистыми деревьями, прямо на траве сидело трое мужчин; четвертую же фигуру никак нельзя было принять за мужчину: против этого говорило цветное пятно летнего платья, выделявшееся среди окружавшей его густой свежей зелени очень ярким малиновым мазком. Лакей, провожавший Пола Оверта наверх, спросил, не хочет ли он сначала пройти в отведенную для него комнату. Молодой человек отклонил это предложение - ему было незачем приводить себя в порядок: ехал он очень недолго, нисколько не устал, и ему хотелось сразу же приобщиться к необычной для него обстановке, как он всегда это делал, приехав на новое место. Он постоял немного, глядя на сидевших внизу людей и на восхитительную картину - на необъятный парк старинной усадьбы неподалеку от Лондона (от этого она только становилась еще привлекательнее) в один из упоительных июньских воскресных дней.
- Но кто же эта дама? - спросил он лакея, прежде чем тот успел удалиться.
- Если не ошибаюсь, это миссис Сент-Джордж, сэр.
- Миссис Сент-Джордж, жена знаменитого... - тут Пол Оверт запнулся: ему подумалось, что лакей может этого и не знать.
- Да, сэр... по всей вероятности, сэр, - сказал слуга, которому явно хотелось дать вновь приехавшему понять, что человек, гостящий в Саммерсофте, личность безусловно значительная, будь то даже одной причастностью своей к этому дому. Тон его был, однако, таков, что наш бедный Оверт на какое-то мгновение подумал; что сам-то он, как видно, вряд ли достоин здесь находиться.
- А кто же эти господа? - спросил он.
- Один из них генерал Фэнкорт, сэр.
- Ах, вот оно что, ну спасибо. - Генерал Фэнкорт, в этом не могло быть сомнений, прославился чем-то, что он совершил (а впрочем, может быть, даже и не совершал, молодой человек не мог в точности вспомнить, как было дело), несколько лет тому назад в Индии. Лакей ушел, оставив стеклянные двери галереи открытыми, и Пол Оверт, который стоял теперь один да верхней площадке широкой двойной лестницы, облокотившись на кружевные чугунные перила, которые, как и вся прочая отделка, относились к той же эпохе, что и весь дом, увидел, что он попал в чудесное место и что пребывание его здесь обещает быть приятным. Все, что его окружало, было выдержано в одном стиле и говорило в унисон - звучным голосом Англии первой четверти восемнадцатого столетия. Можно было подумать, что это летнее воскресное утро в царствование королевы Анны (*1): слишком уж безмятежна для нашей современности была разлитая вокруг тишина; близость при ней становилась далью, и веяло таким просветленным покоем от своеобычия этого большого дома, чьи гладкие кирпичные стены, на всем протяжении своем нигде не оскверненные присутствием плюща (так женщины с очень, хорошим цветом лица не любят вуалей), выглядели скорее розовыми, нежели красными. Когда Пол Оверт заметил, что сидящие под деревьями люди начинают обращать на него внимание, он вернулся сквозь раскрытые двери назад, в длинную галерею, гордость этого дома. Она тянулась от одного его конца до другого; яркие краски ее убранства, высоко прорезанные окна, побледневшие цветочные узоры на ситце, портреты и картины, которые нельзя было не узнать, уставленные белым и синим фарфором горки, изощренные гирлянды и розетки на потолке все это являло собой некий легкий и радостный переход, уводивший вас в глубины минувшего века.
Молодой человек был слегка возбужден: проистекало это, вообще-то говоря, от его пристрастия к высокой прозе и от характерного для артистической натуры беспокойства; ко всему прочему присоединялось еще и волнение ври мысли о том, что одним из трех сидевших на траве мужчин мог оказаться Генри Сент-Джордж. В глазах юного писателя образ его старшего собрата по перу был все еще окружен ореолом, несмотря на неудачу последних его романов, которые по сравнению со снискавшими большой успех тремя предыдущими оказались намного слабее. Были минуты, когда мысль о совершенных его кумиром промахах едва не доводила Пола Оверта до слез; однако теперь, когда он очутился в такой непосредственной близости к нему (а до этого он вообще ни разу его не видел), он мог думать только об исключительности его дарования и о том, скольким сам он обязан этому человеку. Пройдясь несколько раз взад и вперед по галерее, он снова вышел на лестницу и спустился вниз. Ему всегда не хватало умения освоиться в обществе (поистине это было его слабою стороной), и поэтому, не будучи знаком ни с кем из четырех сидевших в отдалении лиц, он принялся шагать из стороны в сторону, и непрестанное движение это, казалось, вселяло в него известную уверенность в себе и избавляло от необходимости делать попытку присоединиться к расположившейся на траве компании. Во всем этом была премилая английская неловкость; он продолжал ощущать ее и тогда, когда нерешительным шагом стал пересекать лужайку наискось, словно для того, чтобы ни с кем не столкнуться. По счастью, в одном из мужчин обнаружилась столь же милая английская непосредственность, с которой он тут же поднялся с места и сделал несколько шагов в направлении вновь прибывшего, причем приветливое выражение его лица и успокаивало, и ободряло. Пол Оверт тотчас же ответил на это приветствие, хоть и знал, что тот, кто направлялся ему навстречу, не был хозяином дома. Это был высокий, пожилой, осанистый мужчина с седыми усами и румяным улыбающимся лицом. Как только они сошлись на середине пути, он, рассмеявшись, сказал:
- Э-э, леди Уотермаут говорила нам, что вы должны приехать; вот она и попросила меня, чтобы я вас принял.
Пол Оверт поблагодарил (человек этот сразу ему понравился) и вместе с ним направился к остальной компании.
- Они все пошли в церковь, - продолжал незнакомец, - все, кроме нас, а мы вот расположились тут, очень уж тут хорошо.
Оверт не мог не согласиться с ним, что это действительно дивное место, сказав, что ему никогда не приводилось бывать в этой усадьбе раньше и он в совершенном восторге от того, что здесь видит.
- Ах, вы тут никогда не бывали? - воскликнул его собеседник. - Это чудесный уголок, только, знаете, _делать-то_ тут особенно нечего.
Оверт не мог понять, что именно он собирался "делать"; у него было такое чувство, как будто сам он делал так много. К тому времени, как они подошли к деревьям, под которыми сидели все остальные, он успел догадаться, что спутник его военный, и (таковы уж были склонности Пола Оверта) от этого он становился в его глазах еще более привлекательным. Разумеется, это был человек деятельный, он должен был всегда чего-то добиваться, и все в нем противилось безмятежной идиллической жизни. Но при этом он, как видно, отличался таким добродушием, что принимал выпавшую на его долю бесславную передышку как некую печальную необходимость. Пол Оверт разделил минут двадцать этого досуга с ним и со всеми остальными: те смотрели на него, а он - на них, не очень-то понимая, кто же эти люди, продолжавшие меж тем начатый разговор, содержание которого от него ускользало. В сущности, это был разговор ни о чем, где неожиданные, случайные паузы перемежались с каскадами светской болтовни, и вертелся он вокруг каких-то имен и названий мест, которые мало что ему говорили. Однако живое участие в нем собеседников и сама неторопливость были приятны ему и очень под стать пленившему его теплому воскресному утру.
Внимание Оверта на первых порах было поглощено одним частным вопросом. Он спрашивал себя, не Сент-Джордж ли один из двух более молодых людей, которых он видел перед собой. Многих своих знаменитых современников он знал по фотографиям; что же касалось этого прославленного, но последнее время сбившегося с пути романиста, то, как ни странно, ему никогда не случалось видеть его лица. Одного из этих двух следовало, правда, исключить - он был для него слишком молод; другой же, пожалуй, был недостаточно умен, и у него были такие невыразительные, лишенные всякой пытливости глаза. Если глаза Сент-Джорджа действительно оказались бы такими, то проблему внутренней противоречивости его таланта разрешить было бы еще труднее. К тому же обладатель этих глаз так вел себя с дамой в красном, как нельзя себе представить, чтобы мог вести себя с женою даже писатель, которого критики обвиняли в том, что он слишком многим готов пожертвовать ради стиля. И наконец, сам не зная почему, но Пол Оверт думал, что если бы этот человек с невидящими глазами носил имя, от которого сердце его начинало биться (а у него к тому же еще были эти несуразные модные бакенбарды - юный поклонник знаменитого писателя никогда бы не мог представить себе _его_ лица в столь вульгарном обрамлении), то он непременно бы чем-нибудь выказал, что узнает его, встретил бы по-дружески, был бы хоть немного наслышан о нем, знал бы, что это он написал "Джинистреллу", и, уж во всяком случае, до него донеслось бы, что этот только что вышедший роман произвел впечатление на знатоков. Пол Оверт боялся чересчур возгордиться собой, но он подумал, что с его стороны не было бы нескромностью допустить, что то обстоятельство, что он является автором "Джинистреллы", уже может служить ему известной рекомендацией. Сопровождавший его военный представился. Это был Фэнкорт, но вместе с тем это был Генерал, и за эти несколько минут он успел сообщить приехавшему, что прослужил двадцать лет за границей и только недавно вернулся.