Мне не хотелось бы тут бездумно повторять ставшие уже избитыми соображения о небывалой сложности нашего века. Эту сложность я и имел в виду, как легко догадаться, когда говорил о потребности видеть. Но вот что необходимо отметить: сложности этой соответствует новый уровень социального и нравственного сознания людей. Впервые в истории человечества становится возможным серьезный философский разговор с миллионами.
Но и в этом общемировом подъеме сознания советский читатель остается фигурой поразительной, даже уникальной. Философский склад ума, которым от века обладал «маленький человек» в России, беспокойный и бесстрашный искатель истины (что гениально запечатлели Достоевский, Толстой, Горький), теперь, когда для нашей Родины канула навсегда в вечность историческая эпоха «маленьких людей», этот философский склад ума раскрывается все полнее и ярче. Современник и соотечественник наш — удивительно, на редкость думающий человек!
Я мог бы еще долго говорить доброе и высокое о нашем, советском читателе, о его большой культуре, эмоциональном богатстве, таланте сопереживания и, разумеется, о его уме, но, видимо, полезнее, не распыляя похвал, обратиться к современной читательской психологии.
Думаю, что публицистика афоризмов, внешнего пафоса, только эмоций, даже обаятельно искренних, ярких эмоций, публицистика «возвышенных» и «испепеляющих» слов не может иметь сейчас большого успеха у читателей, даже когда за этой публицистикой и стоит человек, искренне взволнованный, много переживший.
(Понимаю, что вопрос об «эмоциональной» публицистике, о ее созвучности времени и сознанию читателя дискуссионен, и высказываю лишь мое личное мнение о ней, глубоко отрицательное.)
Вопрос о соотношении «ума и сердца» в публицистике (как и вообще в искусстве) сложен. Идеалом остается то «чудесное равновесие», которое оставили нам в наследство как нестареющую традицию великие мастера.
Но если же написано на роду подмастерьям нарушать «чудесное равновесие», я за то, чтобы сегодня перевешивала чаша ума, а не сердца.
Я верю, что публицистика, и не только конкретная, но и философская, может и должна быть строго доказательной.
Не случайно сегодня читатель относится с особым вниманием и доверием к материалам, повествующим о конкретных результатах научных исследований тех или иных, в том числе и социальных, явлений. Не случайно наибольший читательский успех в последние годы выпал не на долю журналистов, а на статьи экономистов, врачей, ученых, особенно социологов. Их образ мышления, их методы поиска решений, истины сегодня гораздо понятнее и ближе читателю, чем наши, порой и написанные с внешним блеском, но по сути дилетантские статьи.
Понимаю, что логика моих заметок несколько парадоксальна: начал с утверждения высокого назначения публицистики и публицистов, а закончил чуть ли не выводом о том, что нам пора уступить «стило» социологам и ученым. Я, может быть, и закончил бы этим, если бы… если бы не еще одна важная особенность читательской психологии. Кроме потребности в доказательности сегодня читатель испытывает и потребность в синтезе, в целостном понимании времени и человека. Этот синтез, эту целостность может и должна обеспечивать публицистика, создаваемая публицистами.
Одна из печальных особенностей нашей публицистики состоит, по-моему, в том, что она очень часто не доказывает то, что нужно доказывать с точки зрения сегодняшнего читателя, и доказывает то, что уже не требует доказательств.
Не стоит решать элементарную арифметическую задачу с помощью высшей математики, подобное усложнение само по себе еще не делает банальности открытиями. Между тем нередко обнаруживаешь с сожалением, что в основе «солидной», «сложной» статьи лежит бесхитростнейшее из уравнений.
И наоборот, то, что действительно требует, может быть, высшей математики, порой бездумно, будто бы элементы таблицы умножения, «скатывается» с нашего пера на бумагу…
И я думаю, что в истории литературы не было читателя, который бы со столь безошибочной остротой воспринимал малейшую попытку уйти от конкретности истин, как читатель сегодняшний…
Это не статист в общении с автором, а активно действующее лицо. Я был бы неискренен, утверждая, что сегодняшний читатель вызывает во мне ровное, умилительное отношение: он часто и раздражает меня неизменным желанием подвергать анализу то, что требует, по-моему, чисто эмоционального восприятия; он баснословно, донельзя избалован доказательствами естественнонаучными и еще не получил более глубокой и трудной школы философских доказательств.