Орехов надвинул на самый лоб высокую барашковую шапку, поцеловал жену и детей, а Константину Ивановичу крепко пожав руку. Любови Петровны он будто не заметил и вышел вслед за горничной, которая понесла чемодан.
— Прилетел и улетел, он у нас всегда такой. Затворяй, Анюта, двери на цепочку, — грустно произнесла Ольга Павловна.
«Отчего у неё такое тревожное выражение лица? — думал Константин Иванович. — Куда он поехал? Действительно по делу или кутить? Он любит семью по-своему и вряд ли что-нибудь понимает в деле воспитания. Впрочем, это естественно, его взгляды и понятия в этом отношении не могли не устареть, а моё дело — научить девочек, кроме предметов гимназического курса, ещё и тому, как нужно относиться к людям и ко всему, что жизнь даёт хорошего и дурного».
Он тоже стал прощаться. Вышли вместе с Любовью Петровной. Было холодно как зимой, и телефонные столбы звонко гудели.
— Я думаю, этот ветер нагонит облака, и к завтрашнему вечеру может упасть хорошая санная дорога, — сказал Константин Иванович.
Вместо ответа послышались звуки, непохожие на обычный смех Любови Петровны, а потом можно было различить и её отрывисто вырывавшиеся слова:
— У них, в доме, я, положительно, осуждена разыгрывать роль собаки! Если бы вы знали, скольким мне обязан этот Степан Васильевич, сколько раз я молчала о его шашнях… Вы вот в хозяйстве ничего не понимаете, а я понимаю. Он едет в конце октября покупать веялку, а я убеждена, что уже весь хлеб давно перевеян, и телеграмма от управляющего, известного жулика, — один шахер-махер… и Ольга Павловна это знает. Сколько ночей я не спала, когда у них кто-нибудь бывал болен!.. Можно сказать, я всю жизнь им отдала, а меня не замечают, игнорируют, — будто я этого не вижу…
Константин Иванович не сразу сообразил сущность её слов. Его взволновало чувство жалости к женщине, у которой впереди так же темно как и у любого бездомного бродяги, и, желая её успокоить, и сам волнуясь, он заговорил:
— Ай-ай, какая вы нервная и болезненно-самолюбивая. Кроме того, вы плохой психолог. Поймите, что когда человек спешит, — озабочен, — он делается рассеянным и мог совершенно неумышленно с вами не прощаться.
— Знаю я, всё знаю. Не говорите мне… Вы здесь несколько недель, а я… Если бы не Ольга Павловна, он бы меня в двадцать четыре часа на улицу выбросил.
И до самого дома она жаловалась на свою судьбу, а Константин Иванович придумывал всякие фразы, чтобы успокоить её, но это плохо удавалось. И такая она была пришибленная, ноющая, с подвязанной щекой…
IX
После отъезда Орехова жизнь пошла по-прежнему. Только Лена чаще вспоминала о Знаменском.
— На первый день праздника вечером будем в школе, — говорила она нараспев, — там всегда устраивается на папин счёт ёлка. Придёт батюшка, придёт учитель, Любовь Петровна и ещё одна учительница, приедет земский начальник Квасоваров, прилетит на своих арабах Брусенцов, он тоже привезёт подарки и сладости. Мальчики и девочки споют молитву, а затем мы раздаём подарки, чтобы досталось каждому, каждому… Все они ужас, как нас любят. Потом на двух тройках домой. Впереди папа, Дина и Брусенцов, а за ними я, мама и Любовь Петровна. На нашей тройке бубенчики гремят сильнее. А когда Кузьма ударит кнутом, пристяжная Зорька всегда подбрасывает задом, — снег в самое лицо так и засыпает… В шубе тепло, только от мороза в носу крутит…
— Скорее бы!.. — сказала, чуть потягиваясь, Дина.
«Счастливые, счастливые, — думал Константин Иванович, — и другим приносят счастье, и народ их любит».
Были два раза в театре — в драме и в опере. И всё, что Константин Иванович видел и слышал в этот раз на сцене, произвело на него более сильное впечатление, чем когда он бывал один. Любовь Петровна по-прежнему хохотала и ни разу не пожаловалась на свою жизнь.
Теперь Константин Иванович мысленно разделял семью Ореховых и близких им людей на две части: Дина, Ольга Павловна, Лена и Любовь Петровна были симпатичные, а Степан Васильевич, Брусенцов и управляющий, которых он ещё не видел, казались несимпатичными. Ему часто приходило в голову, что так бывает почти в каждой семье, и это не беда. Он с удовольствием думал о том, как поедет летом в Знаменское в качестве ли учителя или просто в гости, и будет там наблюдать народ, и учить Дину и Лену относиться хорошо к мужикам. С Кальнишевским почему-то было неприятно встречаться, и его остроты казались плоскими.
Однажды, уже в начале декабря, Константин Иванович сидел рядом с Диной и, нагнувшись над столом, исправлял её диктовку. Она внимательно следила за синим карандашом. Подчеркнув слово «прежде», написанное через два"?", он поднял голову и сердитым тоном стал говорить о том, что никак не ожидал подобной ошибки.