Дверь захлопнулась за мной с коротким чмоком закупорки. И я понял, что отсчет приключения начался только сейчас, а не тогда, когда я получил письмо, или вышел из дому, или постучал в ворота. Этот чмок заставил меня мгновенно собраться, и я огляделся, готовый все подмечать и ничему не удивляться. Прежде всего я установил, что толкотня в комнате была не беспорядочной, а тяготела к некоему центру, обозначенному строем свечей, белых и высоких, наподобие свадебных, освещавших что-то, мне не видное. Я обернулся было с вопросом к своему провожатому — как-никак, а ему одному я сказал, зачем я здесь, — но стоило мне увидеть его вблизи, как все вылетело у меня из головы. Можно было бы сказать, что он изображал себя ангела, но я понимаю, что это даже отдаленно не передает того ошеломляющего впечатления, какое он производил своей карикатурной претензией на ангельский чин. На нем (или на ней — даже сейчас, вблизи и на свету, я не мог определить, с кем имею дело) было что-то вроде длинной белой рубахи с широченными рукавами, из-под которой выглядывал грубошерстный свитер, — значит белый, воздушный по идее убор со множеством кружевных оборок, приметанных на живую нитку, он набросил прямо на свою затрапезу. То, что на дворе я принял за горб, оказалось парой картонных крыльев, прикрепленных к туловищу эластичными подтяжками и облепленных комочками ваты и стружкой из фольги. На голову он нахлобучил парик — может быть, больше всего мешавший определить, мужчина это или женщина, — парик до плеч из льняной кудели, с длинной челкой до самых век, густо намазанных синей краской, совсем заглушившей глаза, так что было непонятно, есть ли у них выражение или хотя бы цвет. Наверное, меня перекосило от изумления, потому что, встретив мой взгляд, сей персонаж счел нужным объясниться и произнес своим альтом что-то, в чем я с трудом разобрал сквозь дрожание и реверберацию звука:
— У нас такой обычай, в подобных случаях… — И он развел руками, что относилось то ли к толпе, то ли к его собственному наряду.
Я не успел спросить, какие «подобные случаи» он имеет в виду, потому что движением толпы его оторвало от меня и унесло вперед — как будто на ласковой волне, как будто был его выход и его ждали там, в центре. На меня никто не обращал внимания. Я неприкаянно шатался в броуновском движении среди других молекул, в большинстве своем, по-видимому, столь же случайных гостей, как и я, и думал, что, наверное, где-то здесь должен быть и тот, кто меня пригласил. Но, поскольку никто в поле моего зрения не был похож на хозяина, я обратился к маленькой женщине, все время привстававшей на цыпочки у меня под боком в надежде увидеть, что делается в середине комнаты, и спросил, здесь ли Вирджил Остахие. Однако ее взгляд — трудноописуемая смесь удивления и насмешки, любопытства и ужаса — и ее ответ, столь же твердый, сколь загадочный: «А как же иначе?» — дали мне понять, что только от меня одного скрыт смысл происходящего и что, во всяком случае, моему таинственному адресанту отведена важная роль во всей этой истории. Кроме того, я понял по красноречивому взгляду женщины, что уже поздно задавать вопросы и что единственный выход — это самому во всем разобраться, пробившись к освещенному центру комнаты.
Это оказалось легче, чем я думал. Я ожидал, что мне придется идти напролом, а толпа без нажима расступалась передо мной, и это было подозрительно, я подумал, что либо меня действительно ждали, хотя никто не подавал виду, либо на моем лице читалось такое вопиющее непонимание, что оно вызывало сочувствие у посвященных. Уже почти добравшись до цели, я вдруг наткнулся на чью-то широкую спину, совершенно перекрывшую мне проход. Спина принадлежала человеку, одетому во все черное, причем не в какой-нибудь там пиджак или пальто, а во что-то вроде трико, обтянувшее его с головы до пят, включая и руки в черных перчатках, как будто выкроенных вместе со всем костюмом: руки я увидел, пока топтался за его спиной, пытаясь просунуться справа или слева, а он запрещающим жестом поднял вверх длиннющий указательный палец. Я смирился и застыл на несколько минут возле этого черного гиганта, упираясь глазами в черный клок шерсти на конце войлочного шнура, заброшенного на плечо. «Это он на пару с ангелом вырядился», — подумал я. И, как будто дождавшись, пока я сам, без подсказки, дойду до этой мысли, человек обернулся (на сей раз я ни на секунду не усомнился, что передо мной мужчина) и пророкотал густым, перекатистым, словно прорывающимся через помехи басом: