Вся процедура занимает минут пятнадцать, иногда десять. Девушки поочередно заходят и я, за прикрытой плотно дверью все равно слышу только голоса англичанки и Сашки, которая ей тут же вторит. Потом наступает пауза минут на пять, а потом все повторяется. Ответы девушек я почти не слышу, только иногда немного нервный, осторожный смех. И так час за часом. Те, кто прошел в номер, и закончили, те выходят из номера, через запасной выход, в коридор, на лестницу и молча, спускаются, выходят из гостиницы. Я это процесс не отслеживаю, но все, же стала замечать, что не все девушки выходят во время, некоторые, непонятно где и как задерживаются. Я не понимаю, отчего так и стала наблюдать внимательнее.
Вот я запоминаю красивую и высокую блондинку, почти не накрашенную. Она зашла, но я как не стараюсь, не вижу, что бы она вышла, хотя следующие девушки все заходят по очереди. Наконец, через полчаса, минут через сорок, я вижу ее фигурку, которая довольно быстро мелькнула и тут же исчезла за дверьми запасного выхода. Смутно я начинаю догадываться, что с ней происходило там. И с каждой новой исчезающей надолго девушкой у меня все сильнее и сильнее начинает возрастать тревога. И за них и за себя и за все то, что там происходит и того, что я, Катька и Сашка, мы с ними, во всем этом участвуем.
Смутное беспокойство сменилось тревогой, потому, что я долго не вижу Катьку. До того, она выходила и затаскивала что-то в номер, выносила, а теперь ничего такого она не делала. Я все хочу узнать, но никак не могу оторваться от двери. Стою перед ней, как цербер и охраняю, как часовой на посту. Но вот вопрос, что я здесь охраняю? Этот вопрос все больше и сильнее мучает меня, но только кажущееся спокойствие и взволнованность девушек каждый раз успокаивают меня. Смотрю на них и думаю, что их заставляет сюда идти и делать то, что им говорит, какая-то англичанка и эта беспардонная Рыжая баба. И, главное, что они чувствуют при этом. Наверное, я не смогла бы. Нет, точно!
Я как не упиралась, но Катьке потребовалось выйти в туалет и надолго, так что меня вместо нее оставили у дверей, но уже внутри номера.
Я с волнением стояла, смотрела и слушала все, что происходило прямо передо мной и на моих глазах.
Вот она вошла, поздоровалась. Скромная, интересная. А сколько таких я уже видела! Она не броско и довольно скромно одета. На ней трикотажное, серого цвета, хорошо облегающее ее стройную фигурку платье, с тем же пиджачком, у которого почему-то две пуговицы оказываются не застегнутыми. Она села, немного нервничает и я это почувствовала. Я невольно за нее переживаю.
Англичанка сидит и спрашивает ее, старается расслабить вопросами о ней самой, о ее занятиях. Сашка сидит рядом и переводит все. Она рассказывает пару минут, а потом ее просят показаться. Не раздеться, а показаться, так я слышу Сашка ей переводит… Она, как и все другие девушки в тот день, сразу же начинает снимать с себя всю одежду, хотя ее об этом никто и не просит.
Делает это не торопливо, поворачиваясь и отвечая на другие вопросы. Я смотрю, и у меня невольно начинает сжиматься внутри что-то, так как она уже остается только в красивом и нежном белье, темно-фиолетового цвета. Я вижу, как ткань белья плотно прижала ее грудь, натянулись сверху на лобке, как обозначала упругие ягодицы. Она все еще медлит, смотрит, как бы ища ответ у них. Ну, что, хватит?
Я напрягаюсь от того, что переводит ей Сашка. Она переводит ей, что ее просят совсем показаться и подойти ближе к ней. И вот, я становлюсь невольным соучастником ее обнажения. Она ловко и быстро снимает с себя бюстик, и слегка наклонившись, переступая, сбрасывает трусики. Вот она! Обнаженная, красивая, немного смущаясь, стоит перед ней, сверкая своей, слегка подернутой темными волосиками пидкой. А, она ей, командует, говорит спокойно.
Потяни, раздвинь, покажи так, повернись, наклонись, еще потяни. Сильнее. И она, эта красивая, нежная девочка делает все это на удивление мне так легко и непринужденно, каждый раз сосредоточенно и с надеждой смотрит на нее. Как бы спрашивая ее, ну, что, я вот такая, подхожу вам?
Англичанка ее трогает, а девочка так и стоит. При этом я замечаю, как в комнате нависает напряженная тишина, и вот я слышу, как Сашка ей.
– А ты сможешь? Сможешь глубоко присесть и развести свои губки?
Это вопрос так ударяет по ушам, что меня, словно опрокидывает, что я невольно задыхаюсь, но не она. Она поворачивается, на мгновенье ищет глазами, а потом плюхается на диван, неожиданно задирает и разводит широко в стороны ноги. Я не вижу, но чувствую, как в тишине ее пристально рассматривают. А потом она ей, Сашка переводит.
– Растяни сильнее. Так. Еще, теперь в стороны, а еще. Нет, не так. Потяни за волосики, что сбоку. Еще и сильнее. Сиди, жди.
– Давай свет, экран, подвинь отражатель, нет, не тот, этот.
Это она, Сашка, мне все командует. И пока я суетливо вожусь, все равно я мельком успеваю увидеть, ее всю, целиком, открытую всю и бесстыдную и это меня так заводит. Потом они все колдуют над ней между ее ног и даже эта Рыжая тут же, но что там и как я уже за их спинами не вижу. Примерно минут через пять, Сашка ей.
– Тебе дают тридцать долларов, и ты идешь с ней. – Она показывает на Рыжую.
– Нет! Пятьдесят. – Это она уже торгуется с ними.
Сашка ей. – Дает пятьдесят, если ты возбуждаешься, и у тебя появится сок, выделения, она хочет все снять, понятно?
– Тогда еще двадцать, сверху. – Это она опять.
Сашка переводит. – Нет! Пятьдесят сегодня. Или завтра, но что бы все без подмывания, со следами, тогда дает семьдесят пять. И…
– Хорошо! Я согласна сегодня, за пятьдесят и на завтра, за семьдесят пять!
Англичанка выпрямляется, отодвигает со штатива фотоаппарат и, смеясь, говорит, что-то Сашке. А она ее переспрашивает.
– Ну, что? Что она говорит, она согласна?
И не дожидаясь ответа, добавляет. – Я даже сегодня не подмываюсь, все оставлю на завтра! Скажи ей, что я с ней переспать тоже согласна!
Сашка. – Да иди ты, иди! Ну, тебя к черту! Да вещи бери и с Рыжей, туда, в спальню, в соседнюю комнату. Ну, же.
– Нет, ты ей скажи. Скажи, что я согласна и потом, пусть только попросит. Скажи ей, что я и с ней.
– Да, иди же, иди с этой! С ней нельзя, она видишь, работает!
Проходя, мимо меня она довольная бурчит.
– Я бы тоже хотела так. Я бы ей таких п…зд начикала!
Они ушли, а у меня все не укладывается в голове. Ну, как же так, она? И готова с ними, с ней и с этой. Мимо Сашки прохожу и, пользуясь тем, что англичанка отвернулась и что-то возится там со своим ноутбуком я Сашке.
– А ведь по ней, не скажешь, даже, что она…
Сашка мне тихонечко шепчет.
– Эх, Наташка! Тут такие дела, такие б…., сами они такое ей предлагают, и чем ты только хочешь. Только бы им заплатили, нет, только бы они их пригласили в столицу. Даже Корена, говорит, что такого, как в этом медвежьем углу нет ни в одном городе и тем более, ни в одной столице.
Потом Карен просит пригласить следующую девицу, хотя из соседней комнаты я уже слышу, как та скромница старается заработать, эти свои доллары.
И так дальше, в том же духе.
Наконец-то меня подменяет Катька и так, что бы эти все шалавы не слышали.
– Ну, что? А может и мы? Ну, что ты молчишь. Давай, может, и мы заработаем!
– Ну и дура же ты, Катька! Ой, какая же ты дура! Ты, что, б…. хочешь стать и чтобы тебя эта Рыжая трахала? Что, ты мне киваешь головой? Подожди, только деньги получим я тебе…
– Э, нет! Это я тебе, я ведь уже целую академию просмотрела и прослушала!
Глава 12. О вреде академий
Вечером мы идем домой усталые и голодные. Я говорю Саше, что бы она шла спать ко мне. Утром рано снова на кастинг. Она отнекивается, но как-то не очень уверенно и настойчиво, а я нажимаю. Давай, соглашайся, мол, мать все равно в командировке и я одна живу дома. Наконец она устало кивает, и мы втроем возвращаемся к нам домой.