– Ну, что? Ты пар выпускаешь?
– Ага! Отработанный пар. Между прочим, с тобой отработаный. Ты не находишь, что этот пар у нас с тобой очень даже ничего, хорошо получается? Ты жива?
– И, да и нет! Ноги предательски дрожат. Даже идти страшно. Помоги мне, пожалуйста.
Уже в постели, сквозь сон, она будит меня своими ласками, отрывает меня ото сна, в который я все проваливаюсь. Я еле-еле включаюсь и все никак не могу понять, где я, с кем и что она со мной делает такое, от чего мне так приятно и так хорошо?
– Катя! Катенька, милая! Спи! Спи, не надо уже. Мне и так хорошо. Что? Ты хочешь? Вот же чудачка неугомонная. Можно, можно! Бери! Все твое, меня бери, как ты хочешь, милая. Я отдаюсь, отдаюсь… спи, сплю… Катя! Катюша….
Утром. Я проснулась и сразу же ищу ее. Вот она! Рядом, голенькая, разметалась в постели. Я тихонечко лезу к ней между ножек.
– Это ты? Тебе хорошо? Тебе как, понравилось?
– И мне. Мне особенно хорошо.
– Что? – Переспрашиваю ее.
Удивляюсь тому, что она сообщает мне. Оказывается, она ночью все же добралась до меня и любила меня ручками и целовала там даже.
– Не может быть! Я бы все равно проснулась! Я бы почувствовала! Нет? Не может быть! Ты придумала! Нет, ты скажи! Скажи, что придумала!
А потом, она спохватившись.
– Вставай! Сейчас мать придет. Надо все в исходное состояние привести. Давай, милая. Потом, потом. Нам нельзя засыпаться с тобой. Ты же ведь хочешь? Хочешь еще, скажи?
Не успеваю ответить, потому, что в дверь стучится ее мать. Завтрак принесла, а заодно по комнате моей пробежалась. Все отметила. Не поняла, не догадалась, что мы с Катюшкой в постели матери моей вместе спали и там, любовью занимались. А эти постели мы специально так расстелили. Хорошо, что она в ту комнату не зашла. Вот бы тогда было разговоров!
Глава 6. Постельный режим
Я летела из школы. Да и на занятиях все никак не могла сосредоточиться. Даже отвечала невпопад. И ребята надо мной все смеялись.
Ну и пусть. Пусть смеются. Мне не обидно, наоборот. Я просто такая счастливая и спокойная. А про себя поправляюсь, нет, удовлетворенная я! Это уж точно! Ух! Какая же я удовлетворенная! Красота!
Мне училка наша, классная, даже комплемент сказала. Что, мол, я так хорошо выгляжу, и округлилась и стала такой взрослой. Просто любо-дорого посмотреть, что с людьми медицина и доктора могут сделать.
Знала бы она, какой у меня замечательный доктор есть и что он со мной сделал. А главное, во время сделал! Я ведь, правильно, так считаю? Ведь так же! А как же иначе? Ведь мне уже полных восемнадцать лет исполнилось и вот я, и стала ей. Настоящей женщиной!
Вспомнила, как утром расстались.
Она мне впопыхах, когда уходила, а я в школу мчалась, все говорила.
– Ну, пока, пока! До завтра, милая!
– Почему, почему завтра, почему не сегодня?
– Не могу, дела! Прости, не могу, никак. И потом, мать твоя. Она вернется, я чувствую. Наверняка. Ну, все! Все! Пока! – И растворилась, ушла.
Я еще постояла в дверях, прислушиваясь к ее легким, быстрым шажкам по ступенькам, а потом вздохнула тяжело, но сладко.
– А ведь как хорошо! Нет, она прелесть!
– Кто, кто, прелесть? – Это соседка с третьего этажа с песиком шла.
– Да все! Все прелесть! – Радостно отвечаю, понимаю, что она не разобралась, о ком это я.
– Да, да! Все прелесть, пока молода, а потом? Эх, старость не радость. – И прошла мимо.
Когда я из школы вернулась, то точно. Как и предсказала Катя. Мать уже вернулась. Тихая вся, не похожая на себя, и какая-то уж больно скромная.
– Что-то случилось? – Спрашиваю ее. А она не уверенно как-то и так повела плечом, вздохнула печально, и не смотря на меня, куда-то в сторону.
– Я, знаешь, рассталась.
– Ну и правильно!
– Что, правильно? Что ты не понимаешь? Он же, он…
– Что? Хороший мужик? – Чуть не сорвалась и не сказала ей грубо, что он ехарь.
– Натка! Что ты такое говоришь? – Это она всегда так, когда от меня чего-то хочет добиться. Я для нее в такие минуты, Натка. Ну, Натка, так Натка! Ну, что там у нее еще? Неужели не сложилось?
– А как же то, что ты мне говорила? Что он такой, твой этот мудасик?
Она пропускает мимо ушей мою колкость, издевку. Видно ей очень хочется мне что-то сказать, и она готова и это пропустить мимо своих ушей. Интересно? Что же у нее там с этим мудасиком приключилось? Что? Спросить, или как? И пока я рассуждаю, не зная, как мне поступить она сама.
– Ты знаешь? Ведь я тебе уже давно хотела сказать, что я уже с ними, со всеми…
Она тянет, и я пока не знаю, о чем она будет потом говорить. Ну, ладно, послушаем, для самообразования. При этом я не испытываю к ней никаких чувств. Странно даже, ведь она моя мать, все-таки? Что-то мне не нравятся эти ее паузы. Нет, что-то не то.
– Что случилось? – Говорю ей, довольно жестко. – Ну, же? Говори, слышишь, не молчи!
Она поднимает на меня виноватые и такие родные, умоляющие глаза и, отводя от меня, шепчет мне ели слышно.
– Я, я… беременная.
– Что? Ты? От кого? Что? От него? От своего мудасика!
– Да, нет же! Нет!
– Ну, слава Богу! Тогда от кого? Слышишь, скажи?
– Ну, не знаю я! Не знаю!!! О Господи! Что же мне делать?
Вот тебе и приехали! Вот это да! Мне вот-вот, восемнадцать, следовательно, ей, ага, сейчас посчитаем. Так! Ей всего-то сорок лет. Можно и рожать. А что? И я представила, как у меня объявится братик. Почему то именно его мне и хотелось, что бы он у нас был. И непременно, чтобы с этим, ну с писюнчиком их, петушком! А как она? Что она сама думает? Так будет она рожать, или как?
Остаток дня и весь вечер уходит на то, что бы понять и, в конце-то концов, выяснить у нее, так будет у меня братик, или нет? Почему-то я больше за то, чтобы она рожала, а она нет, говорит, что пойдет на аборт! Я ее весь вечер уговаривала, а потом мы с ней сошлись на том, что на днях с ней вместе пойдем к нашей врачихе. Я ей покажусь после лечения, а мать тоже покажется ей и посоветуется. И тогда уже окончательно все решим. Но решим вместе. Вот этого я от нее добивалась весь день. На том и решили.
Всю ночь я практически не спала. Мне снилось, что мать родила мальчика и что я с этим мальчиком начала, как с настоящим мужчиной обращаться. Особенно мне нравилось с его петушком обращаться, играть. И во сне он вдруг стал таким большим, что я все никак не могла от него оторваться. А потом меня с этим мальчиком и его большим петушком застала Катька и стала стыдить, говорить, что, мол, я ее, на какой-то петушок променяла. Я стала оправдываться, и так в этих оправданиях то просыпалась, то опять засыпала и все снова во сне повторялось. Тот же, но уже какой-то особенный, просто живой его пенис, который почему-то сам мне влезал глубоко в рот, и я задыхалась от того, что он все старался пролезть мне в самое горло. Я стала задыхаться. Проснулась, еще подумала, что вот, ни за что его в себя не пущу. Никогда, так я решила. Никаких их членов брать никогда не буду. Сон ведь не случайный, это как предзнаменование. Видимо не случайно мне этот сон снится. Не мое это. Стала рассуждать. Что же мое, а что нет. Так за рассуждениями и дикими, нелепыми сновидениями я, наконец, и затихла. Заснула под самое утро и только от того, что вспомнила, что вот, после этой ночи у меня наступит завтра. То самое завтра, о котором мне говорила при расставании Катюша.
Я ели его этого завтра дождалась. Утром мама меня будит, а я никакая. Она мне говорит, что я ей не нравлюсь. Спрашивает. Не заболела ли я? А я и впрямь, заболела! От Катьки заразилась! Думаю, что умру, если ее не увижу. А мама на меня глянула и говорит мне.
– Что-то ты мне не нравишься, дочка. Посиди денек дома. Я в школу сообщу. Кушай и отдыхай. Поспи. Пока.
Она ушла. А я к окну. Прижалась лбом к стеклу и жду ее. Жду мою Катеньку. Минут через десять, вижу, как она вышла во двор и направилась к арке, на выход. Я смотрю и умоляю ее. Ну, оглянись! Ну, посмотри же! Вот я!