Мы с Элизабет были юны и, как большинство молодых людей, даже не догадывались, до какой степени. К слову сказать, всем двадцатилетним кажется, что жизнь уже позади. Т. С. Элиот в свои двадцать писал стихи о том, как он чудовищно, чудовищно стар. Распрощавшись с детством, вы чувствуете себя таким опытным, и умудренным, и уставшим от жизни. Вы надеваете тренчкот или предпочитаете черное, дабы показать, как много вы уже повидали на своем веку. Часто говорите «плевать» или «ежу понятно», ведь все кругом до смерти скучно и предсказуемо. По этой же причине Элизабет Беннет зарекается выходить замуж и, совершив свою самую большую ошибку, заявляет: «Прости, пожалуйста, но мне-то ясно, что об этом следует думать».
Поразительно, как спокойно ко всему этому относится Остин. Большинство взрослых людей, вспоминая о своем поведении в юности, сгорают со стыда, а при виде юнца, ведущего себя подобным образом, с трудом удерживаются от того, чтобы не дать ему по лбу. Остин принимает подростковые выходки с юмором и пониманием. Она сочувствует этим взрослым детям, хотя признаёт, что ведут они себя глупо. Самое невероятное заключается в том, что Остин начала писать «Гордость и предубеждение», когда ей самой было только двадцать.
Другими словами, описывая историю Элизабет, автор рассказывала и о себе. Лиззи обожала танцевать, и Джейн Остин тоже. Элизабет обожала читать, и ее создательница тоже. Лиззи обожала прогулки, и Остин тоже. У Элизабет была Джейн, а у Остин – Кассандра, кроткая и добродетельная старшая сестра, наперсница, надежда и опора, задушевный друг. («Если бы Кассандре отрубили голову, – однажды сказала их мать, – Джейн потребовала бы разделить участь сестры».) Важно отметить, что Остин наделила героиню своими качествами: проницательным умом и острым язычком. Лиззи демонстрировала свои достоинства в дерзких разговорах с мистером Дарси, Остин – в письмах к Кассандре. Элизабет, к примеру, говорила: «Что ж, я вполне убедилась, что мистер Дарси свободен от недостатков. Да он этого и сам не скрывает». Остин не ограничивалась столь короткими замечаниями. Вот посмотрите, как она сплетничает о бале, который посетила накануне:
Красавиц на балу было мало, да и те, впрочем, не блистали. Мисс Айермонгер выглядела нездоровой, так что миссис Блаунт была единственной дамой, которая притягивала взоры. На этот бал она явилась в том же обличье, что и в сентябре: с тем же круглым лицом и толстой шеей, с тем же бриллиантовым бандо и в тех же белых туфлях, под руку с тем же розовощеким мужем. Были на балу и сестры Кокс; в одной из них я узнала ту самую вульгарную девушку с крупными чертами лица, которая восемь лет тому назад танцевала в Энхеме… Видела сэра Томаса Чемпниса и вспомнила бедняжку Розали (служанку, приглянувшуюся ему несколько лет назад); видела его дочь – странное создание с белой шеей. О миссис Уоррен я когда-то составила мнение как о приятной молодой даме и теперь жалею об этом. Отделавшись от некоторых из своих детей, она без устали танцевала, и пышность ее фигуры отнюдь не бросалась в глаза. Муж ее чрезвычайно уродлив, уродливее даже своего кузена Джона; на вид, однако же, не так стар, в отличие от брата. Обе мисс Мейтленд весьма недурны и очень походят на Энн смуглой кожей, большими темными глазами и выдающимися носами. Генерал страдает Подагрой, миссис Мейтленд – Желтухой. Обе мисс Дебери, Сьюзен и Салли, прибыли во всем черном, и я была вежлива с ними настолько, насколько позволяло мне их зловонное дыхание.
Ничего себе! Но как бы вольно Остин ни позволяла себе высказываться о соседях в письмах, когда дело шло о поведении в обществе, она всячески старалась не оскорблять их чувства. В этом же письме – буквально в следующем абзаце – она рассказывает о том, что в будущий четверг ей предстоит навестить друзей, если, конечно, она не решит пойти на очередной бал. И добавляет: «Ежели я не останусь на Бал, то ни в коем случае не позволю себе поступить столь невежливо в отношении Соседей, как провести это самое время в другом месте, и уж тем более называть это причиной того, что прибуду к ним не раньше утра четверга».
У Остин беспощадное чувство юмора и вместе с тем доброе сердце, поэтому и у Элизабет остроумие уравновешено душевностью. Неудивительно, что героиня «Гордости и предубеждения» оставалась любимицей Остин до конца ее дней. «Хочу сообщить тебе, что из Лондона прибыло мое дорогое Дитя», – пишет она Кассандре, как только получает первые экземпляры своего романа, и не совсем ясно, говорит ли она о книге или героине. «Должна признаться, – продолжает Джейн, – что считаю ее прелестнейшим созданием, когда-либо существовавшим на бумаге, и не представляю, как буду выносить тех, кому она хоть самую малость придется не по нраву».