Я вернулся к чтению с совершенно иным настроем. Банальности мистера Вудхауса и болтовню мисс Бейтс – их бесконечные сплетни и пустые разговоры – Остин включила в книгу потому, что ценила своих героев, она и не думала смеяться над ними. Она ловила каждое их слово и хотела, чтобы я тоже прислушался. Пока я воспринимал все эти беседы как некий пролог и пролистывал их, не вдумываясь, я находил их невероятно скучными. Но стоило вчитаться, и я уловил их особенную красоту, достоинство и глубину.
Драгоценные письма Джейн Фэрфакс, спрятанные в самых неожиданных местах, сообразительность маленьких Джона и Генри – все обрело смысл, поскольку это было интересно самим героям. Полотно их бытия соткано из мелочей жизни, и именно эти детали придают их существованию особую неповторимую фактуру. Наконец-то я понял. Убрав из повествования всевозможные происшествия, которые обычно увлекают читателей, – приключения и аферы, любовные интриги и накал страстей, – а временами и сам сюжет, Остин хотела обратить наше внимание на то, что мы так часто упускаем в книгах и в жизни. Незначительные, обыденные частицы повседневности – что сказал племянник, что сделал сосед, что услышал друг, – из которых час за часом складывается наш день. В таких мелочах, говорит нам Остин, и заключается наша жизнь. В них – вся она.
Даже Эмма чувствовала это, сама того не сознавая.
…И не было на свете человека [речь идет о гувернантке Эммы, миссис Уэстон], с которым она [Эмма] могла бы делиться столь откровенно… говорить со столь твердым убеждением, что ее выслушают и поймут с полуслова, с интересом входя в подробности домашних дел, как приятных, так и затруднительных; в подробности будничных событий и недоразумений, относящихся к ней и ее батюшке. Все, что имело касательство до Хартфилда, находило живейший отклик в душе миссис Уэстон, и не было для них обеих большей отрады, чем посидеть полчасика вдвоем, толкуя о тех незначащих предметах, из коих ежедневно слагается счастье домашней жизни.
Эмму все время тянуло не в ту сторону. Сердце-то у нее было на месте – вот почему я все-таки простил ее, да она и сама смогла, в конце концов, выбрать верную дорогу, – но ум так и норовил свернуть с правильного пути. Эмма строила планы и грезила о несбыточном, в то время как «счастье домашней жизни» находилось прямо у нее под носом в «домашних делах, как приятных, так и затруднительных… в событиях и недоразумениях» – в предсказуемости каждого дня, в каждой его секунде.
В романе есть название для основы, из которой сплеталась словесная ткань повседневности, выражения, на которые я натыкался раз за разом: «малейшие подробности», «мне любопытны тысячи подробностей», «не пропускайте ни единой подробности». Не просто «подробности», а все, даже самые «малые», «мелкие». Жизнь проживалась под увеличительным стеклом. Я только теперь понимаю, сколь многое в этой книге было «маленьким, мелким»[3] – мелкие «домашние дела… события и недоразумения». Все, что исходило от Гарриет, всегда было небольшим и миленьким. У ее друзей жила коровка, прехорошенькая коровушка, а в саду стояла миленькая беседочка всего на двенадцать человек. История разворачивалась в пределах Хайбери, и само пространство, казалось, сузилось до размеров этой тесной рамки. Расстояние между домами Эммы и миссис Уэстон составляло примерно восемьсот метров, но даже поездка в гости выглядела утомительным путешествием. В «Эмме» четыре сотни страниц, но масштаб происходящего столь мал, словно толпу людей изобразили в миниатюре.
Я не сразу разглядел глубину произошедших событий, столь очевидную для Остин, но это не совсем моя вина. Как и все великие учителя, она ждала, когда читатели додумаются до всего сами. Она облекла важнейшие истины в неприметные одежды. Крошечные масштабы ее повествования были оптической иллюзией, проверкой. Вспомните Иисуса, который рассказывал притчи, чтобы ученики, поразмыслив самостоятельно, своим умом дошли до сути. Он знал, что иначе истину не постичь. Читая Остин, я вспомнил также слова Платона о своем великом наставнике Сократе, который тоже поучал, рассказывая истории:
…На первых порах речи его кажутся смешными… На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики… и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны…[4]
3
В русском переводе слово