— Ты никогда не расскажешь ему?
— Я никогда не расскажу ему.
Рене поднялась на ноги.
— Ты намного храбрее и сильнее, чем я думала. Я еще больше полюбила тебя, и я буду молиться, чтобы все сложилось для тебя хорошо.
Корнелия прильнула к Рене и поцеловала ее.
— Что бы ни случилось, вы всегда останетесь моим другом, — сказала она. — Но для нас было бы тяжело увидеть друг друга терпящими любовные поражения, потому что для нас любовь значит больше, чем положение в обществе, больше, чем гордость.
— Я буду молиться за тебя… за вас обоих.
Рене убрала письмо в свою сумочку, поцеловала Корнелию и, опустив вуаль, вышла из спальни.
Дверь бесшумно закрылась за ней.
Неожиданно Корнелия почувствовала, что страшно устала. Она сняла свой розовый капот и рухнула на кровать. Сон сморил ее прежде, чем Виолетта появилась на ее звонок.
— Пошли записку его светлости, что я не спущусь к ленчу, — пробормотала Корнелия.
Ее ресницы затрепетали на щеках, и она мгновенно заснула.
Ей показалось, что она проспала не более минуты, прежде чем голос Виолетты разбудил ее:
— Ваша светлость! Ваша светлость!
Из глубины забвения Корнелия вернулась в явь.
— Что такое? — спросила она.
— Его светлость настаивает на том, чтобы увидеться с вами немедленно.
Вздрогнув, Корнелия окончательно проснулась и села в постели.
— Он не должен зайти сюда, — сказала она, быстро окинув взглядом свои разметавшиеся по подушке волосы.
— Нет, ваша светлость. Он просил вас одеться.
Он ждет вас в гостиной.
Не задавая больше вопросов, Корнелия выпрыгнула из постели и заспешила в ванную комнату. Несмотря на то, что двери в гостиную были закрыты, Корнелия была уверена, что герцог расхаживает взад-вперед по ковру, руки его сцеплены за спиной, голова опущена на грудь.
Проворно облачившись в один из блеклых нарядов своего приданого, Корнелия в темных очках вышла в гостиную.
— Добрый день, — вежливо произнесла она. — Приношу извинения, что мое здоровье не позволило мне спуститься к ленчу.
— Ленч! — вырвалось у герцога таким тоном, словно он впервые услышал это слово.
— Разве вы ничего не ели? — спросила Корнелия.
— Нет… я как-то не думал об этом, — отозвался герцог. — Но это не имеет значения.
Его манеры выдавали смятение и необыкновенную взволнованность, что никак не вязалось с его обычной сдержанной учтивостью. Он был бледен, темные круги под глазами говорили о бессонной ночи, а выражение лица было столь необычно, что Корнелия, никогда не видевшая герцога таким прежде, не была вполне уверена, что понимает его.
— Мое желание увидеться с вами немедленно объясняется тем, — сказал герцог, — что мы уезжаем в Англию сейчас же.
— Сегодня? — вырвалось у Корнелии. — Но мы намеревались это сделать завтра!
— Да, я знаю, — отозвался герцог, — но наши планы должны быть изменены. Нынешние обстоятельства настоятельно требуют, чтобы мы уехали тотчас.
— Но почему?
— К сожалению, я не могу объяснить вам этого сейчас. Я только прошу поверить мне, что это крайне безотлагательное дело и мы должны вернуться немедленно.
— Вы получили письмо… телеграмму… ваша мать больна? — спросила Корнелия.
— Ничего подобного, — раздражаясь, проговорил герцог. — Это касается личных дел, и позвольте посвятить вас в них в свое время. Как скоро вы сможете собраться?
— Этот вопрос относится к Виолетте, я полагаю, — ответила Корнелия.
— Хьютон спустит вниз мои саквояжи в течение получаса, — сказал герцог. — Дадите ли вы соответствующие указания вашей служанке?
— Да, разумеется, раз вы этого желаете.
Корнелия направилась в свою спальню. Герцог барабанил пальцами по столу с видом человека, почти полностью потерявшего самоконтроль.
Корнелия передала Виолетте указания герцога.
— Если ты не управишься сама, то позови на помощь горничную, — сказала она.
Вместо того чтобы вернуться обратно в гостиную, Корнелия села на софу. Она чувствовала, что не сможет сейчас находиться рядом с герцогом. В его присутствии сердце ее бешено колотилось, и ей приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не броситься в его объятия. Ей хотелось притянуть к себе его расстроенное лицо, нежно провести пальцами по его измученным бессонницей глазам, прошептать на ухо правду — что Дезире здесь, рядом, в пределах досягаемости его губ. Она догадывалась, какие страдания он должен испытывать, и задавалась вопросом, спрятал ли он ее записку у сердца и целовал ли ее так же, как она целовала письма, полученные от него.
Она любила его — великий боже! Как она любила его. И так тяжело было ей позволить ему быть несчастным, хотя только через страдания, отпущенные ему, могли они вместе достигнуть настоящего счастья. С железной решимостью Корнелия заставляла себя размышлять хладнокровно. В последние недели она приобрела способность разделять свои мысли и чувства на две отдельных составляющих.
Скрытая и сдержанная в присутствии своего мужа, Корнелия чувствовала, что стеснительность, столь ей присущая, исчезает, стоит ей снять темные очки и превратиться в Дезире.
Теперь даже сложнее, чем прежде, было продолжать притворство. Экстаз прошлой ночи смел последние барьеры ее косноязычия. Когда она вспоминала свои речи, свои слова, которые слетали с ее губ, пыл ее поцелуев, восторг их любви, то знала, что никогда впредь она не сможет быть неловкой или косноязычной. Она могла стесняться, но только пылкости и страстности своих чувств.
Корнелия ощутила сладострастный трепет от своих мыслей и прижала руки к лицу. А что, если он не выдержит испытания, что, если он недостаточно сильно любит ее? Найдет ли она силы отказаться от любви, которая не смогла достичь тех высоких требований, которые она предъявляла к ней?