Он кинул мне здоровущее яблоко, я грызла его и ждала конца песни. А потом, Кать…
Ладно, по порядку… Я сказала:
— Слушайте, у Занозы сегодня день рождения. Вот: подарок есть. — Я показала им ветку. — Пойдемте?
Ответом были слова Левиса:
— У Лидии Николаевны есть две редкие в наши дни черты: во-первых, выходя с ней из школы после шести уроков можно не бояться, что ее ждет дядя в “Жигулях” или без таковых…
— Га-а-а!..
— И вторая: крайняя неприхотливость и необременительность касаемо каких бы то ни было поздравлений по праздникам. Это очень редкие, очень ценные черты в нашей горячо уважаемой коллеге. А ты, ученица Шульженко, можешь лишить ее последней — она станет претендовать на поздравления по праздникам.
Катька, меня потрясло не то, что он сказал это. Но ведь он учитель! Нами любимый — за что?.. А потрясло то, что правдолюбы и максималисты, мои одноклассники, молчали, ждали моей реакции. Кать!!! Как же это?!
Смешно, но я по-дурацки отшвырнула недоеденное яблоко. И, слыша, как нарастает шквал и меня сейчас изничтожат, оглушат хохотом, возмущением, чем угодно, я, будто прыгая с разбегу в воду, тихо (куда и горластость-то делась?) говорю Левису:
— Вы, Леонид Романович, как всегда предельно четки в формулировках. Я всегда восхищалась вашими уроками, но, мне кажется, этот урок вам не удался. Вы были несколько… косноязычны… — и, вздохнув еще раз, — это подло! — и чувствуя, что сейчас сорвусь, рыдану белугой, выбегаю.
А за дверью слышу:
— Идиоты… Пусти!
— Людка!
— А идите вы все!.. Подонки!
И Людка, долбанув дверью, повисла у меня на шее:
— Дуреха, они это так… по глупости, точно тебе говорю! Они же хорошие. Просто неожиданно уж очень: ты и вдруг с таким рацпредложением!
И чувствует, что говорит не то, что и говорить сейчас ничего не надо, сильно хватает меня за руку:
— Пошли к Занозе!
Кать, мы вошли, и я опять (в который раз за этот дурной день!) чуть не разревелась. Заноза так и сидела у окна в серых брюках, красные сапоги резиново блестели. Она удивленно и как-то испуганно уставилась на нас.
— Лидия Николаевна… Лидия Николаевна! Поздравляем Вас! С днем рождения, значит, поздравляем… Нас ребята… все… послали…
Она плакала! Катька! Заноза плакала!.. Людка кончила свою “пламенную” речь, стала, вытянув перед собой ветку. А я топталась за ней, и мне казалось нелепым, что час или полтора назад я пыталась представить эту немолодую женщину девчонкой.
Дверь тут некстати скрипнула, я оглянулась: в дверях стояла Шестопалиха, за ней наши. Наши — все, до единого. Заноза взяла из Людкиных рук ветку и, не пряча слез, сказала:
— Мои… Хорошие мои… У меня больше и нет никого, кроме вас… Мама была… Умерла… недавно. Спасибо, родные, что вспомнили! Мы обычно с мамой праздновали… — Сказала, пунцовея на глазах. Я подумала, что завтра она будет жалеть, что сказала это, что расплакалась. И вдруг — только она могла такое! — сказала: — Как же вы ветку сломали?.. Живая ведь она… — И улыбнулась и, наконец, помолодела!
Вот, Кать, такие у нас дела. Я не могу, я боюсь полезть поглубже, докопаться до истины, кто есть кто? Кто прав, кто не прав? И Заноза вот спутала мои расставленные уже давно плюсы и минусы. Человековед я никудышный.
Кать, свое письмо “вне графика” кончаю. Знаю, что удивишься всему этому. Да ладно!
Целую. Пиши.
P. S. А ты все: “Левис! Левис! Ах, ох!..” Тьфу!»
«Здравствуй, Катя!
Спасибо тебе за письмо. Теплое оно. Будто с тобой наяву поговорила. Спасибо, что поняла меня. Скоро мы встретимся. Интересно, какими будут наши отношения?
Не удивляйся этому вопросу. Просто я очень изменилась за это лето. И боюсь, что это мне не только кажется.
Катя, если бы ты знала, как трудно мне разобраться во всем. Сколько вопросов вокруг, на которые я не могу, как ни стараюсь, ответить! А еще я мнила себя взрослой! Гос-по-ди!..
Помнишь, я писала тебе о вечере в лесу, на “лоне природы”, с Мишей-Чайником? Мы поссорились тогда, кажется. Я, во всяком случае, не хотела говорить с ним на следующий день. Но он, хитрец, пришел к моему окну, спел окуджавский “Синий троллейбус” и спросил меня, что ему делать — здесь троллейбусы не ходят. Потом, уже серьезно, позвал. И вот что дико — пошла ведь. Кать! Понимаешь? Мы пошли с ним на стадион и опять поссорились. Я ушла опять с сознанием его правоты. На стадионе мы продолжили тот, начатый в лесу, разговор. Я строго (!) сказала, что фирменные джинсы и модерновые песенки не главное, хотела уж пуститься в болтовню: “Самое главное, чтоб человек был хороший!” Но он прервал меня: “Ты так думаешь?” “Да, я так думаю. Так, и только так”. И пошла-поехала говорить прописные истины, понимая, что ханжу перед ним и что говорить всю эту муть мне не хочется, а хочется… погладить его по голове… Но я рассуждала и рассуждала, доказывала что-то, и не “что-то” вовсе, а прописные, младенцу ясные, формулы, насчет того, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и душа, и одежда… Я ждала, когда он прервет мой фонтан. И он прервал. Спокойно так. И снисходительно: