— Я уже вчера знал. Да все только и говорят об этом кошмаре. Но мы оберегали тебя, Джес, ведь завтра спектакль.
С громким всхлипом Джессика бросилась на грудь Барри, прижимаясь и царапаясь, как перепуганная кошка. Успокоив истерику и уложив дрожащую женщину в постель, Грант категорически заявил:
— Надо поскорее убираться отсюда. Эта зеленая вода порождает какие-то дьявольские флюиды.
— Дьявольские! она села в постели, словно вспомнив что-то важное. Дьявольские… Барри, радиация заразна?
— Нет. Не думаю… Откуда такие фантазии? В любом случае, это очень далеко. Общественность осудит оголтелых политиканов. Наш комитет напишет резкий протест. Спи, детка, завтра у тебя «Травиата».
…Во время спектакля Травиата упала на шикарную, покрытую белым атласом кровать. Одеревеневшие пальцы раздирали на груди кружева бального платья. Вместо нежного восклицания, обращенного к Альфредо, из ее груди вырвался хрип.
…Врачи, заподозрив прогрессирующую астму, отправили примадонну на лечение в Швейцарию. Сенсация вмиг облетела мир Джессика Галл покидает сцену. На взлете славы, в полном расцвете сил и феноменального дара певица обречена на молчание.
Барри все время был рядом. Из Швейцарии они направились в Бразилию, а оттуда в Италию. Светила медицины и длительный покой подействовали благотворно Джессика вновь обрела голос. Но Грант не торопился оповестить об этом любителей оперы. Два последних года свидетельствовали о том, что необъяснимый вокальный дар Джессики ведет себя весьма непредсказуемо: она то заливалась соловьем, то с трудом выдавливала слова, словно страдая ангиной.
Барри не верил в астму и опасался, что «чудо-голос из другого мира» исчезнет так же внезапно, как и появился. 1946 год был на исходе, а это значит предначертанный звездами критический срок неотвратимо приближался.
Презирая себя за суеверие, Грант отыскал старые листки гороскопа и, вооружившись очками, в которых стал испытывать потребность при чтении, попытался разглядеть будущее в пересечении цветных линий. Грядущий год отмечался на этой странной карте тройным знаком: лиловая, красная и желтая линии пересекались, образуя сложный узор.
Похоже на дорожный знак, совмещающий все виды предостережений обвалы, заносы, пропасти и взорванные мосты. «Но можно, конечно, рекомендовать эту абстракцию как эскиз значка лауреата новой музыкальной премии», успокаивал себя Барри.
И все-таки он становился все более опасливым, мнительным, настороженным по мере того, как приближалась премьера в «Метрополитен опера», где модный театральный режиссер взялся сделать из «Фауста» нечто грандиозное и неожиданное.
Партию Маргариты должна была петь Джессика Галл это было ее первое выступление после годового перерыва, и первый выход на знаменитую сцену, который принято считать серьезнейшим испытанием для оперного певца, «звездным часом» его карьеры. Известие о готовящемся спектакле подняло новую волну интереса к знаменитой певице. Ведь большинство уже смирилось с тем, что «божественный голос» навсегда умолк.
Гранту удалось убедить директора и главного менеджера Нью-Йоркской оперы в полной боевой готовности Джессики. Он держался с интригующей победной уверенностью, заверив капризного режиссера Эла Свинтенгена, что только участие Джес Галл сможет сделать постановку по-настоящему сенсационной.
Барри сыграл ва-банк, рассчитывая одним махом вернуть Джессике славу и уверенность в своих силах. Каждый день он заново оценивал ее возможности, ожидая какого-нибудь подвоха…
…— А ты не в своей тарелке, самоуверенный Берримор Грант! Обнаружив в письменном столе Барри пустую бутылку, Джессика присвистнула. Прячешь от меня улики, как школьник от строгой мамаши. Смешно, дорогой.
— Нервишки разгулялись. Да, Джес, я боюсь за этот чертов спектакль! Эл Свинтенген обожает эпатаж зарвавшийся гомик… Ненавижу претенциозные потуги!
— Перестань! Ты волнуешься за меня, Барри. И совершенно напрасно. Послушай! Встряхнув длинными медными кудрями, Джессика выдала музыкальную фразу на две с половиной октавы, фантастически долго продержав звенящее верхнее ми-бемоль.
— Боже! В порыве радости Барри обнял ее. Я так счастлив, малышка!
Через два дня они вылетели в Нью-Йорк, чтобы Джес могла начать работу над партией Маргариты.
…На репетициях Джессика пела великолепно, не щадя вновь обретенного голоса. Она наслаждалась отвоеванной у недуга легкостью, чувством власти над звуком, непостижимым образом рождавшимся в ее груди. Даже недоброжелатели не могли не признать, что Галл помолодела на десять лет и в костюмах известного модельера выглядела высокопородной принцессой, играющей наивную простушку.