Но в этот раз ему не удалось. То ли не успел, то ли никто не поделился конспектами. Некоторым девочкам он все же успел насолить, а некоторые уже были замужем и пока еще влюблены в своих мужей, таких, правда, было только две. Они не были среди лучших учащихся группы. Так что, возможно, и не владели всеми записями по предмету. Кто знает. Для меня было важно лишь то, что на экзамене молодой человек сидел в позе царя — завоевателя мира, вместо того чтобы готовить билет. А когда вышел, начал нести такую ахинею, что я не выдержала и отправила его на переподготовку. Я знала, что это ему не поможет. Чувствовала, догадывалась, что он не готовился, а то, что знал ранее… или забыл, или забил. Забил на те знания, которые должен иметь, и решил выделиться. Не вышло.
Второй круг ему, конечно, ничем не помог. Более того, когда я бесшумно приблизилась, чтобы задать уточняющий вопрос, студиус Де Марсен вздрогнул, чертыхнулся и уронил выпавшую из рукава шпаргалку. А вслед за ней посыпались и другие. Я подняла ворох бумажек и уселась за свой стол. Сидела и не знала, что делать. Смеяться? Плакать? Горка маленьких книжек гармошкой была исписана вдоль и поперек. Не его почерком! Я не выдержала, устало сняла очки, потерла переносицу и сказала дать зачетку. Де Марсен, беспечно улыбаясь, вручил мне ее легко, без волнений и попыток оправдаться. Он и теперь был уверен, что я поставлю ему хороший балл. Я даже на секунду прикрыла глаза и еще раз посмотрела на молодого человека. Нет, все верно. Он улыбался улыбкой победителя жизни. И я написала «не готов». То есть низший бал. Даже не неуд. Дважды «не готов» по экзамену обеспечивало исключение на любом этапе учебы. А у него со мной будет еще не одна встреча. Практикум и дипломная по предмету, имперский экзамен и общий выпускной итог, где каждый преподаватель оставлял рекомендации и замечания будущему магистру. Мы тогда оба поняли: не быть ему магистром. Из-за меня не быть. И из-за него — я не уступлю, пока не станет учить. Он не станет учить из принципа. И я бы забыла, до вечера, а потом и навсегда. Если бы не нелепая случайность.
Я вернулась в аудиторию за забытым еженедельником и застряла в дверях на выходе, пока копошилась с поиском ключей от аудитории (их у меня на связке было около двадцати, и все похожи между собой). Из-за угла послышались голоса и смех. Я готова была уже выйти, когда услышала:
— Эта старая кошелка совсем сдурела! Некому ее оттрахать, чтобы успокоить. — Чей голос, и гадать не надо.
— Ну, она вроде ничего, я бы…
— Сдурел? Ты ее видел? По-моему, она жрет в постели и спит только с крошками!
Меня затрясло. Я действительно любила поесть в постели. Только делала это аккуратно, еда всегда оставалась на подносе у прикроватной тумбочки, а ела я исключительно за чтением хорошей книги. Но он, конечно, этого знать не мог. Дело в моей не слишком безупречной внешности, от родителей я унаследовала склонность к полноте и всю жизнь только и делала, что боролась с лишним весом. Чаще всего он меня побеждал. Моя покойная бабушка утверждала, что я вовсе не толстушка, но так как и она была дамой в теле, то ее мнение я не считала авторитетным. А мужчины — свою долю внимания от противоположного пола я получала. Но никогда со стороны тех, кто бы понравился мне. И тем более не от тех, кто считался красивым и пользовался повышенным спросом у дам, как, например, этот студиус.
Я уже собиралась подать признаки жизни, но что-то меня остановило. А парни дальше поливали меня грязью:
— Представлю себе ее голой и все падает. Жир, дряблая кожа, блеклые волосенки. Буэ.
Звук имитирования рвоты ни с чем не спутаешь. Кто-то захихикал. О боги, там еще и девочки?! Я прислонилась спиной к двери. Прикрыв глаза, судорожно соображала, что делать. Выйти? Они поймут, что я все слышала. Испугаются? Надо взять себя в руки, проглотить обиду, вытереть проступившие слезы, которые так и просились пролиться дождем. И выйти, гордо задрав нос. Это не меня мама с папой плохо воспитали. Вот этим вот пускай и будет стыдно.