По приезде жизнь, которая и так была у девушки насыщенной – если не внешними событиями, то постоянным жарким огнем внутреннего интереса ко всему, что так или иначе входило в орбиту ее существования, – конечно, закружила ее в своей повседневности, а ее тело теперь так полнокровно реагировало на все окружающее и происходящее, что Джанет стала часто петь и танцевать сама для себя. Ни о какой беременности не было и речи, и каждую ночь Милош приходил к ней в смутных, но откровенных снах.
А его каждодневные звонки, то нежные, то требовательно-тревожные, томили еще сильней, чем сны, после которых Джанет просыпалась с колотящимся сердцем и сладко сведенными бедрами. И так мчались месяц за месяцем. Редкие свидания с Милошем, изматывая ее до обмороков, медленно, но верно открывали перед ней ту пропасть физических отношений, когда двое, истощив не такой уж и богатый круг естественной близости, начинают пользоваться сначала всевозможными, вполне милыми и невинными, игрушками, потом предметами поопасней, потом присутствием третьего лица, а потом… Об этом Джанет думать уже не хотелось. Но и понимая, что они, пусть пока очень медленно, скатываются с Милошем в эту пропасть, Джанет не могла оторваться от его великолепного смуглого тела, не знающего ни усталости, ни границ.
И пусть сцены, которые он часто устраивал по поводу ее ненаступающей беременности, становились все мучительней, а его попытки добиться своего все циничнее, она ни на секунду не могла себе представить, что можно отказаться от того все искупающего момента, когда могучая гладкая пальма плодоносила в ее темных садах.
В школе ее выручала только блестящая память и вложенная с детства привычка любое дело доводить до конца, хотя бы формально. А Селия уже не раз с тайным опасением поглядывала на внучку, на ее постоянно блестевшие нездоровым фосфоресцирующим светом ушедшие в себя глаза, и думала, не позвонить ли Пат.
А весна снова рассыпала примулы в старом Шервудском лесу.
Никогда и ничего не забывавший Стивен позвонил за три дня до семнадцатилетия Джанет.
– Ну, угас ли твой интерес к проблемам великих лжецов? – И Джанет ясно увидела лукавую, но в последние годы всегда немного печальную улыбку отца.
– Ты премудрый змий, папа. Вынуждена сознаться, что сейчас они волнуют меня как никогда. – А Стив, в свою очередь, тоже отчетливо представил себе состояние своей девочки, мечущейся в западне, устроенной ей собственным телом. Старший сын действительно ничего от него не скрывал.
– В таком случае, послезавтра настраивайся на Эс-Би-Эс, тринадцатый канал, по-вашему около полуночи, – очная ставка начинается. И не забудь высмотреть там маму!
Джанет благодарно всхлипнула в трубку. Какими-то неведомыми путями мятущегося сознания она укрепилась в мысли, что если ей удастся разобраться с этим обманом на всю Америку, то она непременно справится и со своими отношениями с Милошем, заведшими их в тупик, на что они оба старательно закрывали глаза. Милош – готовый длить все уже как угодно, ибо слепая страсть всегда согласна на любые компромиссы, а Джанет – не представляя себе, кто еще сможет дарить ей такие телесные пиры. Все мужчины, не говоря уже о школьных приятелях, казались ей настолько вялыми и бесцветными, что не задевали ни одной струны ни в теле, ни в душе. Порой в отчаянии она уже действительно хотела забеременеть – чтобы только кончилась эта страшная пытка неопределенностью и угаром, так скоро подчинившая себе все и вся.
Милош, с трудом вырвавший из жесткой сетки репетиций два дня, поднялся в охотничий зал, который Джанет с Нового года сделала своим жилищем, как раз тогда, когда девушка устроилась перед телевизором лежа на животе на старых индейских одеялах, найденных в бездонных гардеробах Боу-Хилла. Разумеется, это была экзотика, но иногда Джанет казалось, что от этих одеял исходит какой-то тонкий неуловимый и неизвестный ей запах, от которого сладко кружилась голова.
Как был, в дорожной куртке и вельветовых брюках, Милош всей тяжестью своего крупного тренированного тела лег на выступавшие позвонки и ягодицы, круглившиеся под невесомым японским халатиком. Но Джанет, борясь со сковывающим движения и мысли желанием сейчас же забыть в его объятиях обо всем на свете, ощутимо прикусила смуглую руку, прижатую к ее лицу.
– Подожди! – И невольно, но удачно солгала: – Там мама!
Милош откатился по одеялу, сел и поставил между ними бутылку маркобруннера.[15] А на экране уже мелькал лицами переполненный зал Верховного Суда, и действительно в кадре несколько раз появилась Пат, разговаривавшая с высокой негритянкой ее же примерно возраста.
«…вы понимаете, как нелегко этим обоим людям лгать перед лицом всей нации при таких высоких ставках!» – вещал один журналист, а другой, темнокожий, тут же говорил об изощренном линчевании непокорных.
Пока шло объявление состава суда и прочие процессуальные формальности, Джанет быстро объяснила Милошу суть дела, и он, к ее удивлению, тоже заинтересовался.
– По-моему, лучший способ скрыть свой страх быть уличенным – это просто-напросто выдать его за другую эмоцию. Вот увидишь, он станет нападать не на эту красотку, а на Сенат, – здраво предположил Милош и спокойно стал потягивать темное вино. Действительно, первые реплики Томаса оказались направлены именно против продажности правительства, и через несколько минут зал, поначалу явно державший сторону Аниты Хилл, разделился. – Видишь, одним ходом – и какая победа!
– Так ты думаешь, она лжет?
– Может быть, это просто происки его противников – вполне милый путь не пустить черного в суд. – Но взявшая слово Анита держалась настолько убедительно и спокойно, что не поверить ей было невозможно. – Еще бы! – воскликнул Милош. – У нее было полгода, чтобы все отрепетировать до такого совершенства, прямо до автоматизма!
Очная ставка тянулась уже около трех часов, и во внутреннем дворике проснулись и начали заливаться синицы.
– Иди сюда. – Поглощенная происходящим на экране, Джанет не заметила, что Милош уже сбросил с себя всю одежду, и блики телевизора мерцают на нем, как лунный свет на влажных прибрежных камнях. – Селия давно спит. Иди. Я скажу тебе кое-что.
Джанет доверчиво потянулась, и через секунду уже восседала на живом троне, царицей и рабыней.
– Пойми же, маленькая, – прошептал ей в запрокинутое лицо Милош, – это всего лишь общий самообман. Никто не говорил правду – и никто не лгал, просто каждый говорил то, что ему больше запомнилось. Тише, тише, – удерживая ее начавшие двигаться бедра, улыбнулся он. – Выслушай до конца. Разумеется, это было больше, чем признал он, но и меньше, чем утверждала она. Каждый рассказал то, во что верит после стольких лет, – по сути, свои фантазии. И выиграет тот, кому больше симпатизируют, в чью сторону лягут карты. Пойми, в этом мире нет черного и белого, есть только алый туман страсти, – его низкий голос дрогнул.
– Нет! – крикнула Джанет, последним усилием воли вырываясь из его объятий. – Нет! – Опять проваливаться в эту бездну, в мир без истины и правды, где не за что зацепиться сознанию? – Нет! – Ее ясная душа жаждала определенности и гармонии. – О нет, нет… – плакала она, уже отчетливо сознавая, что с Милошем все кончено и что ее дорога лежит теперь совсем не в медицину, а туда, где женщина с повязкой на глазах держит в руках весы для определения истины.
Поступив в Оксфорд, Джанет первое время жила какой-то нереальной жизнью. Ей, воспитанной, с одной стороны, в демократических воззрениях Стива и Пат, а с другой – в подчеркнутом, хотя и внутреннем аристократизме деда с бабкой, был непривычен стиль отношений, который царил в этом старейшем учебном заведении и определялся старинной формулой: «Канцлер, мастера и школяры составляют корпоративное тело университета». Все восемь веков существования Оксфорда жизнь в стенах Внутреннего города шла, неизменно следуя этому правилу. И Джанет, даже со всей присущей ей легкостью, почти целый год не могла найти в этой системе своего единственно правильного места.