– Почему?
Джоан усмехается:
– Ты же сама видела драгоценные камни на обложке. – Профессор закрывает дверь кабинета и спрашивает: – В каком году пала Византийская империя?
– В тысяча четыреста пятьдесят третьем, – мгновенно отвечаю я.
– Правильно. А в каком году она появилась и как?
– В триста девяноста пятом году она образовалась в связи с падением Римской империи.
– В том кабинете один том на латинском, тот, что самый скромный, в кожаном переплете. Он датируется двести семидесятым годом.
Мы проходим в центр библиотеки и медленно направляемся к книжным шкафам.
– Тот, что с драгоценными камнями, уже на греческом и датирован семьсот тридцать пятым годом. И последний – пятьсот четырнадцатым, тоже на греческом. А общая стоимость этих книг – свыше двадцати миллионов франков.
Я прикрываю рот рукой, и Джоан в очередной раз весело фыркает.
– Частные коллекционеры, университеты всего мира мечтают заполучить их, поэтому доступ к ним почти невозможен, – широко улыбается она. – Можете поблагодарить, эти тома видели лишь единицы.
Джоан подводит меня к дубовому стеллажу. Я пробегаю пальцами по корешкам книг и, открыв одну из них, вдыхаю запах бумаги и чернил. Невероятно!
– Ценность тех книг на самом деле неизмерима. Есть на свете бесценные вещи.
Историческая ценность подобных томов – дороже всех денег мира.
– До сих пор в голове не укладывается, что ваш коллега взял и просто вынес те книги из ватиканской библиотеки.
Мак-Тоули заглядывает мне в глаза:
– Почти так же невероятно и то, что девочка из неблагополучной семьи, родившаяся в Марселе, их увидела, ведь так?
– Откуда вы знаете?
– Академия знает о своих стипендиатах все, – четко произносит Джоан. – Но наше прошлое не определяет наше будущее. Никогда. – Она смотрит на меня твердым, пронизывающим насквозь взглядом. – Это мой первый для вас урок, мадемуазель. Также мне хотелось бы определить вас на свой курс по истории.
Я замираю с книгой в руках, боясь пошевелиться. Искренне надеюсь, что это не сон.
– Меня?
– Вас, но не все так просто. Для этого вам нужно будет подтянуть немного свои знания, Селин, – добавляет профессор. – Мой курс сложен и требует определенных качеств. – Она оглядывает меня сверху вниз. – Вы напоминаете меня в молодости. Не поверите, но я тоже носила гольфы и юбки плиссе. – Старушка посмеивается, а я все еще стою как статуя с книгой в руках. – Через два месяца я устрою вам экзамен, по результатам которого приму решение.
– Простите, а что именно мне нужно подтянуть? – уточняю я. – Сегодня же займусь…
Джоан вновь перебивает меня.
– Пылкая к знаниям, превосходно! – хвалит она. – Мы сейчас проходим Французскую революцию, и, прежде чем вы самонадеянно сообщите, что знаете тему, позвольте вас остановить, – приподняв маленькую ладонь, произносит она и ласково улыбается. – А вот и прибыл ваш репетитор.
– Вы меня звали? – доносится за моей спиной голос Уильяма Маунтбеттена.
Книга с глухим стуком падает из моих рук на паркетный пол. Я резко поворачиваю голову и гляжу на Уильяма. Он переводит сурово-хмурый взгляд с Джоан на меня. Я покрываюсь мурашками от холодности серых глаз. Вид у него усталый, воротник белой рубашки под галстуком в цветах академии небрежно расстегнут.
– Уильям, вижу, месье Гойар передал мою просьбу, – чуть не потирая руки от удовольствия, произносит Джоан на английском.
Маунтбеттен коротко кивает и продолжает буравить меня взглядом. Я не выдерживаю и отворачиваюсь, но чувствую его. Все сенсоры напрягаются и бьют тревогу. Уильям стоит слишком близко. Его дыхание опускается мне на макушку, слегка колыша волосы.
– Знакомьтесь, – начинает профессор Мак-Тоули. – Се…
– Мы знакомы, – резко прерывает ее Уильям. – Ламботт, – раздраженно произносит он, и я вновь ощущаю на себе его взгляд, – добрый день!
Звучит издевательски. Все внутри меня холодеет.
– Добрый, – тихо отзываюсь я.
– Значит, вы знакомы. – Губы учительницы расползаются в довольной усмешке. – Это замечательно! Тогда, должно быть, тебе не составит труда подтянуть Селин по истории?
Маунтбеттен делает шаг вперед, и мой локоть упирается в его живот. Для ледяной статуи, коей он является, его тело обжигающе горячо.
– Составит, – твердо произносит он. – В этом году у меня выпуск и без этого полно работы.
Он не тушуется под строгим взглядом Джоан Мак-Тоули. Напротив, тон его голоса как бы бросает ей вызов.
Выражение лица профессора меняется. Черты мгновенно приобретают некую заостренность и сосредоточенность.